Д. В. АНКИН

ТЕОРИЯ ПОЗНАНИЯУчебное пособие

ЕкатеринбургИздательство Уральского университета

2019

МИНИСТЕРСТВО НАУКИ И ВЫСШЕГО ОБРАЗОВАНИЯРОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

УРАЛЬСКИЙ ФЕДЕРАЛЬНЫЙ УНИВЕРСИТЕТИМЕНИ ПЕРВОГО ПРЕЗИДЕНТА РОССИИ Б. Н. ЕЛЬЦИНА

Д. В. Анкин

ТЕОРИЯ ПОЗНАНИЯУчебное пособие

Рекомендованометодическим советом Уральского федерального университетав качестве учебного пособия для студентов вуза, обучающихся

по направлениям подготовки 47.03.01 «Философия»,45.03.04 «Интеллектуальные системы в гуманитарной сфере»

2

ББК Ю223я73-1 А677

В учебном пособии рассматриваются основные темы и проблемы курса«Теория познания». Теория познания в мировой литературе обозначаетсятермином эпистемология (от англ. Еpistemology). По мнению автора, теорети-ческий статус эпистемологии не зависит от того, какое именно знание беретсяпредметом – эпистемология науки (Epistemology of Science), эпистемологиярелигии, эпистемология обыденного знания или иной области. Систематичес-кое изложение эпистемологии в качестве теории в предлагаемом учебникеориентируется на наиболее общие категории и проблемы.

Адресовано студентам, магистрантам и аспирантам, обучающимся по на-правлению подготовки «Философия», а также студентам других факультетов.

Анкин, Д. В.Теория познания : учеб. пособие / Д. В. Анкин ; М-во науки

и высш. образования Рос. Федерации, Урал. федер. ун-т. – Ека-теринбург : Изд-во Урал. ун-та, 2019. – 192 с.

ISBN 978-5-7996-2524-5

А677

ISBN 978-5-7996-2524-5

Р е ц е н з е н т ы:кафедра философии, биоэтики и культурологии

Уральского государственного медицинского университетаМинистерства здравоохранения Российской Федерации

(заведующий кафедрой профессор Е. В. Власова);Л. С. Чернов, кандидат философских наук, доцент

(Российская академия народного хозяйства и государственной службыпри Президенте Российской Федерации)

ББК Ю223я73-1

© Уральский федеральный университет, 2019

На обложке:Ян Вермеер. Географ (ок. 1668–1669)

3

ОГЛАВЛЕНИЕ

Предисловие ............................................................................................................ 5

Глава 1. ПРЕДМЕТ И ТЕОРЕТИЧЕСКИЙ СТАТУСЭПИСТЕМОЛОГИИ ............................................................................................... 6

Предмет теории познания .............................................................................. 6Теория в структуре познания ....................................................................... 13Чем теория не является ........................... .................................................... 17Взаимосвязь теории познания, логики и онтологии ............................... 20Эпистемология и различные типы философии ....................................... 25

Глава 2. В ПОИСКАХ РЕЛЕВАНТНОЙ ОНТОЛОГИИ ............................... 31Рождение и развитие логической семантики и философии языка ...... 31Семантика и метафизика .............................................................................. 39Субъект познания, или эпистемический агент ........................................ 51Категория существования в контексте познания ..................................... 56Лингвистический поворот и анализ категории существования ........... 60Понятие «онтологических обязательств» .................................................. 66Онтология и референция .............................................................................. 70

Глава 3. ТЕОРИИ ИСТИНЫ ............................................................................... 83Корреспондентная концепция и ее проблемы ......................................... 87Проблема материальной адекватности определения истины .............. 95Разграничение определения и критерия истины ................................... 101Истина и язык. Проблема носителя истинностного значения ............ 106Когерентная концепция и ее проблемы .................................................. 117Прагматические теории истины ............................................................... 122Сложности классификации теорий истины ............................................ 123Теория истины и естественный язык ....................................................... 126

Глава 4. ТЕОРИИ ЗНАНИЯ ............................................................................. 132Основные типы знания ............................................................................... 141Априорное, апостериорное и проблема знанияв формальных науках ................................................................................... 144

Аналитические и синтетические высказывания ................................... 149Знание и опыт ............................................................................................... 153Противоположность эмпиризма и рационализма.Теоретическая и практическая рациональность .................................... 158Проблема Гетье и ее философские следствия ....................................... 165Проблема индукции .................................................................................... 168Проблема обоснования .............................................................................. 173

Список рекомендуемой литературы .............................................................. 190

ПРЕДИСЛОВИЕ

Предлагаемое учебное пособие – результат многолетнего пре-подавания курса «Теория познания» студентам-философам УрФУ.И хотя материал пособия связан лишь со второй частью курса«Теория познания», он достаточно обширен по своему содержа-нию и кругу анализируемых проблем и вполне может быть исполь-зован в качестве полного курса эпистемологии, т. е. как годичныйкурс «Теории познания» в составе двухгодичного курса «Онтоло-гия и теория познания».

Изложение проблем эпистемологии (теории познания) в посо-бии носит не исторический, а систематический характер. Авторнадеется, что теория познания представлена в пособии в качестветеории, а также систематического исследования наиболее важ-ных и актуальных проблем познания.

В пособии использованы предшествующие наши публикациии прежде всего материалы учебного пособия «Актуальные проб-лемы теории познания»1. В связи с чем автор выражает особуюпризнательность своим соавторам и коллегам, с которыми непо-средственно на протяжении ряда лет вел данный курс, – Л. Д. Лам-берову и К. В. Яковлеву, а также коллегам по кафедре за стимули-рующую совместную работу, наиболее активным студентам и ма-гистрантам, чье восприятие предлагаемых идей оказало влияниена их уточнение и улучшение.

1 См.: Анкин Д. В., Ламберов Л. Д., Яковлев К. В. Актуальные проблемытеории познания. Екатеринбург, 2013.

6

Глава 1ПРЕДМЕТ И ТЕОРЕТИЧЕСКИЙ СТАТУС

ЭПИСТЕМОЛОГИИ

Предмет теории познания

Предметом теории познания является познание, и не толькочеловеческое, однако познанием за рамками «человеческого, слиш-ком человеческого» мы будем заниматься лишь в меру необходи-мости, которая возникает в рамках философского исследованияв силу его универсальности и всеобщности. Поэтому философияне может ограничиваться человеческим, только человеческим, в си-лу собственной природы (даже если окажется, что все философыесть люди).

По методологическим соображениям лучше всего начинатьс исследования наиболее развитых, наиболее эксплицитно2 выра-женных форм познания. Такими формами выступают формы науч-ного знания. Наука, конечно, неоднородна, и не один человек не смо-жет дать исчерпывающего определения для всего многообразия дан-ного феномена, однако общепризнанные фундаментальные науки,такие как математика и физика, в достаточной степени демонстри-руют нам наиболее развитые формы теоретического знания и позна-ния. Как мы увидим в дальнейшем, это прежде всего формы экспли-цитного (т. е. явного) пропозиционального знания (пропозиции –примерно то же, что и утвердительные высказывания).

Таким образом, мы приходим к тому, что теория познаниядолжна строиться в тесном взаимодействии с философией науки.

2 Термин «экспликация» (от лат. explicatio – объяснение, развертывание)означает замену неточных, интуитивных понятий и представлений точными и раз-вернутыми. В то же время экспликация есть теоретическое преобразование объек-та наших представлений с целью его упрощения, поэтому «экспликация есть эли-минация» (устранение) всего лишнего (У. Куайн).

7

Прекрасный пример подобного развертывания теории познаниямы находим в трудах Карла Раймунда Поппера, к идеям которогомы будем достаточно часто обращаться. Отталкиваясь от фило-софии науки, К. Поппер дает определение истины, знания, опыта,интерпретации и многих других ключевых категорий теории по-знания. Полученные результаты толкуются им достаточно широ-ко, понятие познания хоть и начинается с философии науки, нов дальнейшем распространяется не только на человека с его на-уками, но и на прочие живые организмы, даже на такие простей-шие, как амеба.

Мы не считаем уместным разграничение между теорией по-знания и эпистемологией, поскольку такое разграничение отсут-ствует в основном массиве современной философской литерату-ры. В частности, тот же Поппер рассматривает познание амеб какпредмет эпистемологии. В отечественной же литературе разгра-ничение иногда проводится, в подобных случаях эпистемологиюсвязывают обычно с научным познанием, а теорию познания пыта-ются истолковать каким-то более широким образом. На подобноеразграничение можно возразить и тем, что познание едино и мо-жет на некотором высшем, наиболее общем уровне быть предме-том какой-то универсальной теории без разграничения между на-учным и ненаучным познанием.

Теория есть некоторое множество универсальных высказыва-ний, выражающих общие законы. И обратно, всякий общий законесть элемент некоторой теории, это значит, что вне теории невоз-можны никакие общие законы. Вполне очевидно, что утверждениянаших теорий не могут находиться в противоречии с законами, од-нако вовсе не обязательно, чтобы между ними существовало пол-ное тождество. Утверждения наших теорий могут быть не совсемточными, даже не совсем адекватными изучаемому объекту. Воп-рос о соотношении наших теорий и реальности – очень сложныйметафизический вопрос.

Вернемся к теории познания. Поскольку наиболее развитые,теоретические формы познания выступают как предмет теории по-знания, то сама теория познания оказывается теорией уже второго

8

уровня, т. е. теорией теории, или метатеорией3. Теория познанияесть метатеория по отношению ко всем теоретическим формамнашего познания, по отношению же к нетеоретическим формампознания теория познания является теорией первого уровня,или просто теорией. В то же время все справедливое для теориикак таковой, т. е. для просто теории, необходимо справедливои для метатеории. Отсюда следует, что все, что справедливодля теории как таковой, справедливо также и для теории познания(будет ли она метатеорией или просто теорией).

Теория некоторого предмета не обязана сохранять какие-либоособенности собственного предмета, например, иметь с ним ка-кое-то сходство и т. п. Поэтому выбор предмета теории не можетнепосредственно влиять на статус и характер самой теории. Теорияпознания не обязана иметь нечто общее с той теорией (теория-ми), которую она изучает, за исключением наличия универсальныххарактеристик всякой теории. Теория познания как метатеорияможет поэтому быть совсем иной теорией, чем та теория, метатео-рией которой она является.

Метатеоретический характер эпистемологии можно сравнитьс метатеоретическим характером философии как таковой. Многиемыслители видели в философии нечто метатеоретическое. Так, со-гласно Р. Карнапу философия есть металогика: 1) чистая метало-гика, 2) дескриптивная металогика. «Эти предложения о пред-ложениях и частях предложений принадлежат частью к чистойметалогике (например, “ряд, состоящий из знака существованияи имени предмета, не есть предложение”), частью к дескриптив-ной металогике (например, “ряд слов того или другого места тойили иной книги является бессмысленным”)»4. Проще говоря, воп-рос о том, что есть предложение, – это по ведомству чистой метало-гики, а вопрос о том, является ли данная комбинация слов пред-ложением, – это уже дескриптивная металогика.

3 В качестве примера метатеории можно назвать металогику (А. Тарский)и метаматематику (Д. Гилберт).

4 Карнап Р. Устранение метафизики посредством логического анализа языка //Философия и естествознание. Журнал «Erkenntnis» («Познание»). Избранное. М.,2010. С. 165.

9

Интересные соображения о метатеоретическом характере тео-рии познания можно найти у Н. Решера5, который говорит о «мета-знании», позволяющем человеку критически относиться к соб-ственному познанию и его результатам. В частности, метазнаниеделает возможными такие концепции, как фаллибилизм (от лат. fallibilis – подверженный ошибкам, погрешимый), т. е. учение о по-грешимости нашего познания, которая влечет неизбежное при-сутствие мнимого знания. К этому же уровню метазнания можноотнести и различные формы скептицизма, или учения о том, чтовсе претендующее на истинность и достоверность является лишьвидимостью знания, т. е. мнимое знание не просто присутствует,а даже составляет все без исключения наше познание.

Метазнание свойственно человеку уже на дотеоретическомуровне его развития. Способность говорить что-то о собственныхпознаниях появляется у ребенка в дошкольном возрасте. Вероят-но, не будет ошибкой сказать, что метазнание есть производноеот нашей конечности и от связанного с данной конечностьюконфликта между чувством и рассуждением, конфликта, разрешае-мого последующим совершенствованием инструментов нашегопознания.

Чувство («сентимент» по Ч. С. Пирсу) необходимо нам в обы-денной жизни, искусстве, политике, религии и многих других об-ластях. В области же теории чувство («сентимент», пережива-ние) не играет абсолютно никакой роли. Об этом хорошо писалГ. Риккерт, создатель термина «философия жизни» в своей одно-именной книге6. Риккерт справедливо подчеркивает абсолютнуюпустоту, ненужность, бессмысленность категории «переживания»в области методологии науки, а также показывает наличие пере-живаний везде, во всякой абстрактной теоретической науке.

Конечность познающего можно и нужно рассматривать не толь-ко как источник аффектов и эмоций, но и более фундаменталь-ным образом. Конечность, ограниченность познающего субъекта,

5 См.: Rescher N. Epistemology: an introduction to the theory of knowledge. StateUniversity of New York Press, Albany, 2003.

6 См.: Риккерт Г. Философия жизни. Киев, 1998.

10

или агента познания, важна во многих отношениях, из которых,по нашему мнению, можно выделить два основных. Во-первых,это ограниченность расчета, рассуждения, ограниченность комби-наторных возможностей нашего интеллекта, которая ведет к ошиб-кам, связанным со скрытой от нас неконсистентностью, проти-воречивостью той информации, которую мы рассматриваем в ка-честве знания. Во-вторых, это ограниченность наших репрезентаций(образов, моделей и т. д.) мира, которые всегда неполны и прибли-зительны, что необходимо ведет к возникновению ошибок в облас-ти референции, в области указания на объекты, в области их вы-деления и обозначения.

Теория познания должна строиться с учетом этих ограничений,вытекающих из нашей конечности и нуждающихся в системати-ческом преодолении и исправлении, в их постоянной коррекции.Для исправления первой из указанных выше наших ограничен-ностей требуются логика и математика, а также вычислительныемашины. Для коррекции ошибок второго типа необходимы раз-личные технические средства эксперимента, средства для выделе-ния, наблюдения и описания объектов предметной области нашегопознания, а также их последующей классификации и включенияв общие теории.

Для теоретической деятельности требуется рассуждение, ко-торое выступает одной из первых собственно человеческих формпознавательной деятельности, которой нет у других животных. Соб-ственно человеческими являются все опосредованные, все ин-струментальные формы познавательной деятельности. Поэтомувполне корректно выглядит определение человека в качестве жи-вотного, создающего инструменты (если понятие инструментаи инструментальной деятельности понимать достаточно широко).

В качестве примера опосредованного, инструментального по-знания в рамках обыденной жизни можно привести всем извест-ный по собственному опыту пример поклейки обоев. Человек, ко-торый пытается определить вертикаль стенных обоев на глаз, мо-жет, конечно, случайным образом оказаться прав, но не с большейнадежностью, чем дрессированная на поклейке обоев обезьяна.

11

Чтобы поклеить обои правильно, не случайным образом, необ-ходимо использовать веревку с грузом для точного определениявертикали.

Точно так же обстоит дело с нашим рассуждением, котороевыступает инструментом нашей познавательной деятельности.Чтобы определить, будет ли истинным утверждение «дваждыдва пять или киты есть млекопитающие», необходимо уметь рас-суждать. Всякий умеющий рассуждать человек скажет, что дан-ное утверждение истинно, потому что киты есть млекопитаю-щие. Всякий умеющий рассуждать придет к выводу, что для того,чтобы сложное высказывание со связкой «или» было истинным,достаточно истинности одного из простых высказываний, егосоставляющих (одного из дизъюнктов). Символически это мож-но записать так: p q p (если верно p, то верно p q). Получен-ное логическое правило может толковаться как некоторый ин-струмент, подобный приведенной нами в предыдущем примереверевки с грузом. Все нелогичное есть неправильное с точки зре-ния целей познания в наших познавательных действиях.

Ничем иным, кроме неправильного, как несоответствующегонашим познавательным целям, нелогичное быть не может. В тоже время иногда – в редких, аномальных случаях – неправиль-ное может приводить к успеху.

Одной из частых ошибок, встречающихся в литературе, яв-ляется противопоставление логики и эмоций, логики и чувств.Если чувства и эмоции не способствуют обдуманному использо-ванию логического и математического инструментария, то отсю-да еще никак не следует, что логический и математический ин-струментарий как-то нашим чувствам и эмоциям противоречитили мешает, например, как-то мешает их развитию. Логика от-меняет эмоции и переживания нисколько не больше, чем прави-ла дорожного движения отменяют танцы или песни, например.Спросите логиков, и некоторые из них, возможно, признаются,что поют и танцуют. Подобным образом бурными чувствами пере-полнены и математики, которые с глубокой древности зарекомен-довали себя экстатичными мистиками.

12

Невозможно отрицать логику, сохраняя логический смысл опе-рации отрицания, поэтому никто не в силах помыслить что-либонелогичное, другими словами – «границы логики есть границымоего мира» (Л. Витгенштейн). Нелогичное – это исключительнонаши ошибки, и ничего другого в нем нет и быть не может. Отри-цание логики аналогично заявке на критику рациональности, ибонастоящая, несводимая к голым аффектам критика требует при-ведения каких-то критических аргументов. Поэтому мы вправепослать такого «аргументатора» к черту, так как он не вправе ра-ционально аргументировать против рациональности, пусть уж онлучше просто орет (выражает свои аффекты). Аргументация всег-да будет одной из форм самой рациональности, наряду с языком, со-циальной коммуникацией, интенциональностью сознания (направ-ленностью сознания на объект) и т. д. Поэтому аргументироватьпротив рациональности абсурдно и невозможно.

К сожалению, в философской литературе присутствуют и трак-товки рациональности в качестве чего-то надындивидуального:«объективного духа» Г. В. Ф. Гегеля, «форм общественного созна-ния» марксистов и подобных объективных сущностей, превращаю-щих рациональность в нечто надындивидуальное. В соответствую-щих работах речь может идти об «эпохах», «эпистемах», истори-ческих и культурных «формах» рациональности и т. п. Такаяоторванная от индивида «рациональность» должна, по нашемумнению, быть отвергнута из-за своей мифологичности. Это ана-логично тому, как в любой здоровой философии сознания необхо-димо отбросить пустой и бессмысленный термин «общественноесознание». Рациональность, как и сознание, следует толковать какхарактеристику индивида, а не чего-то общего, не как характе-ристику тех или иных общностей (для которых лучше подыскатьиной термин: рациональная организация, структура и т. п.). Ска-занное относится как к рациональности познания (теоретическаярациональность), так и к рациональности действий индивида(практическая рациональность).

13

Теория в структуре познания

Объяснение и предсказание являются основными функциямивсякой теории. Достаточно очевидно, что без дедуктивной органи-зации знаний предсказание и объяснение становятся невозможны-ми. Операция предсказания будущего возможна исключительноблагодаря выведению (осознанному или неосознанному) логичес-ких следствий из некоторых посылок, которые являются описани-ем настоящего или прошлого. Но это вовсе не значит, что мы всегдаполностью осознаем, как мы данные следствия получили, – логичес-ки корректно мыслят все люди, а не только логики. Кроме того, ло-гики тоже, как и все обычные граждане, не всегда мыслят корректнос логической точки зрения, проще говоря, и они иногда ошибаются.

Что же касается объяснения, то можно заметить, что оно так-же зависит от некоторых логических операций нашего ума, преждевсего от операции подведения частного под общие законы, с по-мощью которых мы это частное и объясняем.

Формальное тождество объяснения и предсказания прекрас-но продемонстрировал К. Гемпель7. Объяснение и предсказаниеимеют одну и ту же логическую форму, которая двумя разнымиспособами может интерпретироваться в отношении временнойнаправленности. Объяснение и предсказание различаются лишьтем, что в объяснении частное подводится под общее, а в предска-зании частное выводится из общего.

Еще одна интересная проблема, связанная с функциями теоре-тического познания, это проблема понимания. Подведение под об-щее не всегда осуществляется с явно (эксплицитно) выраженнойдедуктивной последовательностью совершаемых нашим интеллек-том операций, как то имеет место в объяснении. Часто в подведе-нии под общее участвует наша интуиция, которая не имеет экс-плицитного выражения соответствующих дедуктивных операций.Это и есть то, что уместно называть пониманием, которое образуетподводную и более обширную, чем объяснение, область познания.

7 См.: Гемпель К. Г. Функция общих законов в истории // Гемпель К. Г. Логикаобъяснения. М., 1998.

14

Понимание не что иное, как образование понятий в процессепознания. Объяснение же есть правильное оперирование понятия-ми (подведение и т. д.). Получается, что с точки зрения своего со-держания – а не формы, как то было с предсказанием и объясне-нием, – понимание и объяснение суть одно и то же.

Основное различие между пониманием и объяснением намивидится в том, что не все содержание наших теорий может бытьвыражено эксплицитно и законченно, как это имеет место в объясне-нии. Таким образом, понимание оказывается третьим аспектомнаших теорий. Особенно существенную роль понимание играет в техиз наших теорий, которые достаточно сложны для экспликации (со-циальные, гуманитарные науки). В качестве примера можно вспом-нить дискуссию о природе объяснения в исторической науке, начав-шуюся после публикации указанной выше статьи К. Гемпеля.

Еще раз хотелось бы подчеркнуть, что понимание – подводнаячасть объяснения, что данные аспекты взаимосвязаны. Без функ-ции объяснения понимание вырождается в эпистемологическуюпустышку, в нечто исключительно психологическое. Хорошо в дан-ном отношении говорит П. Рикёр, перефразируя И. Канта: «Объяс-нение без понимания пусто, а понимание без объяснения слепо».В качестве художественного изображения подобной пустышкивспоминается образ Б. Рассела, иронично писавшего о «понима-нии» кошек и собак, попавших в наши библиотеки. Кошки и собакичто-то, конечно, «переживают» в отношении действий собствен-ного хозяина, но каков познавательный вес данных «переживаний»?«Герменевтика» кошек и собак страдает технической примитив-ностью и не может считаться адекватной работой с понятиями.

Вернемся к проблеме определения теории. Любая теория естьдедуктивная система, замкнутая относительно логического следо-вания. Из сказанного автоматически вытекает, что такой должнабыть и теория познания. Существует ряд требований ко всякой тео-рии. Прежде всего хотелось бы отметить такое требование, как обос-нованность. Обоснованность теорий любых предметов, дажеочень далеких от предметов наших наук, обязательна. Например,для теорий мистического экстаза стандарты обоснованности

15

должны быть не менее жесткими, чем для теории математическо-го доказательства. Любая теория есть дедуктивная система. Втом числе, например, и теория мистического экстаза обязана бытьдедуктивной системой, а не экстазом.

Неважно, что является предметом эпистемологии – матема-тика или религиозный экстаз. Эпистемология обязана сохранятьмаксимальную строгость и точность равным образом во всех слу-чаях, т. е. при анализе любого познания. В идеале эпистемолог ре-лигиозного экстаза должен описывать этот экстаз на языке логикипредикатов. Наоборот, в антиидеале (в нашей грубой реальности)случается порой, что философ теряет необходимый ему «страх»(строгость) и «трепет» (точность) даже при анализе наук.

Просто дедуктивной выводимости еще недостаточно, так какостается опасность, связанная с тем, что формальная выводимостьчего-либо (чего угодно) из противоречия тривиальна. Если теориякак дедуктивная система включает в себя некоторое противоре-чие, т. е. является неконсистентной теорией, то, согласно класси-ческому закону Дунса Скота, из такой «теории» мы можем вывес-ти любое, совершенно произвольное заключение: из противоречияследует все, что угодно. Поэтому всякая теория обязана исключитьпротиворечия или как-то нейтрализовать их, как то происходит,например, в паранепротиворечивых логиках.

Доказательство закона Дунса Скота не представляет сложнос-ти. Вот как его проводит К. Поппер:

«Покажем, что из противоречивого высказывания следует лю-бое высказывание. Из “исходных предложений” Рассела мы сразу жеполучаем

(1) p (p q).Подставляя в (1) сначала ‘┐р’ вместо ‘р’, а затем p q вмес-

то ┐р q, получим(2) ┐p (p q).Отсюда на основании правила “импортации” выводим(3) ┐p p q.

16

Формула (3) позволяет нам, используя modus ponens, вывестилюбое высказывание q из любого высказывания, имеющего фор-му ┐рр или р ┐р»8.

Итак, из p и не-p следует произвольное q. Например, из утверж-дения «‘да’ и ‘нет’» следует, что вы, уважаемый читатель, являе-тесь первым человеком побывавшим в космосе (а вовсе не Ю. Га-гарин, как все считают). Поздравляю вас, если вы такой любительпарадоксов! Из парадокса легко получить все, чего только душане пожелает. Допущение противоречия (в том числе и парадокса)иногда может быть и хорошим для практических целей – идеоло-гических, политических и т. д., хорошим для риторического вну-шения или даже обмана, но для объективного, стремящегося к ис-тине познания противоречие недопустимо. Поэтому противоре-чивые (в том числе и парадоксальные) теории никому не нужны.

Здесь может возникнуть вопрос о паранепротиворечивых(параконсистентных) логиках: являются ли паранепротиворечивыелогики противоречивыми? Нет, не являются. Основной смысл со-ответствующих логических систем связан с тем, что дедуктивнаявыводимость из противоречия должна быть как-то ограничена,дабы избежать неприятных следствий, согласно рассмотренномунами выше закону Дунса Скота. Таким образом, смысл построе-ния паранепротиворечивых логических систем заключается вовсене в допущении противоречий, а, наоборот, в ограничении дедук-тивных следствий из имеющихся в некоторой системе противо-речий (принимаемых нами, т. е. не исключаемых из рассматрива-емой дедуктивной системы в силу тех или иных обстоятельств).

В качестве универсальной модели всякого алгоритма можнорассматривать машину Тьюринга (наряду с конечными автома-тами, рекурсивными функциями, алгорифмами Маркова и т. д.).Поэтому теории как дедуктивные системы можно рассматриватьв качестве машин Тьюринга. Будучи идеальным механизмом, раз-новидностью машины Тьюринга, теория обеспечивает достовер-ные выводы. Таким образом, всякая теория обязана быть строгодетерминированным механизмом, и иных теорий не бывает.

8 Поппер К. Логика научного исследования. М., 2005. С. 83.

17

Чем теория не является

Теории не являются произведениями словесности, теориине зависят от естественного языка. Любая теория может бытьсформулирована на любом из существующих языков и в бесконеч-ном числе различных текстов на каждом из этих языков. Аналогич-но тому как значение слова не может рассматриваться в качествепонятия, точно так же никакая теория не может рассматриватьсяв качестве текста или дискурса. Любые разговоры о тексте и дискур-се являются чем-то посторонним серьезному разговору о теории,разговор о тексте и дискурсе всегда лежит за рамками серьезнойфилософии науки.

Аналогично тому, как о понятии может что-то сказать лишьлогика, но никак не лингвистика, так и о теории может сказатьлишь логика. Если рассматривать теорию семиотически и выде-лять в ней синтаксис, то синтаксис теории оказывается синтакси-сом языка некоторой логики, что проявляется, например, в областиформализации теорий. Центральным же и наиболее важным для язы-ка любой теории аспектом являются правила преобразования од-них высказываний в другие. Основная функция всякой теории, какмы уже говорили, в том, чтобы получать следствия, бесконечноечисло следствий в рамках некоторой предметной области. Прави-ла преобразования обеспечивают возможность дедуктивных вы-водов, выступают как правила вывода. Только искусственные язы-ки имеют правила вывода, поэтому только искусственные языкимогут быть языками наших теорий.

Самое большее, что могут дать естественные языки для тео-рии, – это способствовать зарождению новых теорий. Естествен-ный язык может направлять наше внимание на те или иные про-блемы, переводить наш поиск информации в то или иное русло.Однако любая теоретическая конструкция автономна от естест-венно-языковых обстоятельств, стимулировавших ее собственноерождение.

Теория не может рассматриваться ни как некоторое произведе-ние, ни как некоторый текст. Произведение всегда индивидуальнои уникально, теория же всегда всеобща и универсальна. В основе

18

произведения лежит авторский стиль, в основе теории – некото-рый общий язык той или иной логики (о невозможности индиви-дуального языка мы поговорим позже). Естественный язык кактаковой для теории безразличен и всегда может быть заменен лю-бым другим естественным языком, а в пределе – искусственным,формальным языком логики. Отсюда же следует и неуместность ка-тегории дискурса при рассмотрении природы теорий. Дискурс так-же неуместен для исследования теорий, как и естественный язык.

Теория не бывает чьей-то, она всегда ничья, она всегда для всех.Произведение же всегда создается и интерпретируется «от первоголица», в произведении предполагается и неустранимо присутству-ет некоторый автор. Проблема авторства достаточно сложна, и здесьмы ее разбирать не будем. Сошлемся лишь на труды С. С. Аве-ринцева, который отличал литературу от древней письменностипрежде всего по наличию в литературе авторства, начиная с древ-них греков, риторика и стилистика у которых была неразрывно свя-зана с авторской функцией литературы9.

Абсурдно считать теорию, например Г. Я. Перельмана, в какой-либо большей степени принадлежащей Перельману, чем прочим,или считать теорию Пифагора хоть сколько-нибудь больше принад-лежащей Пифагору, чем всем прочим. Теорий от первого лица не бы-вает, не бывает ни теории Платона, ни теории Хайдеггера, но мо-жет быть только теория от третьего лица (например, у Платонаэто теория идей, им созданная, но ему исключительно не принадле-жавшая). С произведением все наоборот: произведение всегда соз-дается и интерпретируется (как произведение) от первого лица.

Согласно определению теории как дедуктивной системы вы-сказываний, замкнутой относительно логического следования, при-надлежащих одному-единственному индивиду теорий нет и бытьне может; принадлежащих некоторой религиозной конфессии тео-рий нет и не может быть; принадлежащих некоторому полити-ческому движению (маоизму, фашизму, марксизму и т. д.) теорийнет и не может быть.

9 См.: Аверинцев С. С. Риторика и истоки европейской литературной тради-ции. М., 1996. С. 13–33.

19

Имя собственное есть пустой ярлык, произвольная метка для обо-значения теории. Можно сказать, что у теории не может бытьсубъекта (будь то индивид или какая-то группа индивидов), кото-рому теория бы принадлежала как нечто только ему характерное.Индивидуальная теория, или теория от первого лица, есть такойже нонсенс, как и индивидуальный язык, т. е. такой язык, на кото-ром способен вступать в коммуникацию один-единственный инди-вид (с кем, позвольте спросить?). «Индивидуальное предсказа-ние» и «индивидуальное объяснение» есть страшная глупость.

Несколько менее определенно дело обстоит с теми мыслите-лями, которые пытаются как-то противопоставить теории своюсобственную философию. Например, Э. Гуссерль стремился отде-лить феноменологию от научных теорий. В этом случае мы врядли вправе выстраивать, якобы за данного мыслителя, нечто дедук-тивно-систематическое и именовать это нечто его теорией. Равнымобразом сомнения вызывают попытки найти теорию и/или обще-значимый язык у такого автора, как М. Хайдеггер, работами кото-рого лучше просто любоваться как произведениями (испытывая«сентимент», переживание и т. п.).

Конечно, феноменологию можно сблизить с теорией. Напри-мер, существует идея гетерофеноменологии, автором которой явля-ется Д. Деннет. Его гетерофеноменология рассматривает нарра-тивы о сознании как нечто требующее анализа от третьего лица.С подобной, вполне теоретической позиции Деннет пытается дока-зать, что «квалиа» (элементы феноменального сознания) не суще-ствуют, что интенциональность (направленность) сознания не яв-ляется чем-то внутренним, а является всецело извне приписывае-мым и т. д. Против подобной феноменологической теории с точкизрения стандартов теоретической рациональности возразить нече-го. И наоборот, когда исследователь начинает нам что-то предла-гать от своего любимого первого лица, то, помимо насилия «сенти-ментом», о котором мы уже упоминали, здесь можно встретитьлишь нечестность.

Против мышления с позиции от первого лица трудно возразитьв рамках художественного творчества, но с точки зрения науки

20

данная позиция совершенно недопустима. Кто этого не понимает,того невозможно доказательно убедить, – он всегда убежит от насв свои субъективные переживания. Здесь уместно вспомнить муд-рость Аристотеля, говорившего, что того, кто в чем-либо ошибает-ся, стремясь к рациональному исследованию, убеждать необходи-мо; того же, кто не уважает родителей, следует не переубеждать,а пороть. Думаю, что философа, говорящего лишь о собственныхпереживаниях, также невозможно переубедить с помощью рацио-нальных аргументов.

Невозможность теории от первого лица влечет также и невоз-можность онтологии от первого лица. Возможность же метафизи-ки от первого лица при этом еще не исключается, если метафизикакак-то отграничивается нами от науки (разграничение категорийонтологии и метафизики рассмотрим потом). В свете сказанноголюбые попытки связать феномен сознания с особой онтологиейот первого лица, т. е. с признанием существования особых, прин-ципиально недоступных объективной науке феноменов сознания, или«квалиа», выглядят как отрицание теории и науки (даже у такихвыдающихся философов, как Дж. Сёрль, Т. Нагель и др.).

Теория не может быть не только индивидуальной, но и «пар-тийной», ибо «партийность» всегда есть нарушение некоторыхтребований объективности и возможность фальсификации след-ствий или правил вывода. Партийность – это политика, а полити-ка есть вещь, совершенно никакого отношения к истине не имею-щая, она не может быть философией (не случайно Сократ гово-рил, что если бы он занялся политикой, то было бы хуже и для него,и для политики).

Взаимосвязь теории познания,логики и онтологии

Теория познания взаимодействует с логикой и онтологией.Что значит логика для теории познания? И правильно ли говоритьо логике в единственном числе? Не следует ли нам признать, чтологика и математика должны быть чем-то единым и единственным?

21

Ответ видится в том, что единство как необходимая когерентностьв логике и математике всегда требуется и присутствует, однакоединственности не существует.

Для объяснения вспомним пример Лейбница о сумме беско-нечного ряда 1 + 1 – 1 + 1 – 1 + 1 – 1 + 1 – 1…, которая не обладаетхарактером единственности (аналогично корень квадратный из не-которого числа имеет всегда двойственное значение, положитель-ное и отрицательное). Синтаксис, способ расстановки скобок, соз-дает как минимум две равно допустимые логики суммированиянашего бесконечного ряда, приводя к сумме либо +2, либо +1.В настоящее время в математике создана непротиворечивая тео-рия перемежающихся рядов, однако дело в том, что можно постро-ить более чем одну подобную теорию в зависимости от принятыхисходных определений и допущений. Поэтому у нас могут бытьразличные математики.

Синтаксис, знаковые нотации в математике и логике имеюточень большое значение: «...хрестоматийным примером являетсяпреимущество нотации Лейбница по сравнению с нотацией Нью-тона и, как следствие, существенный прогресс математики на Кон-тиненте по сравнению с Англией»10.

Всестороннему исследованию знаки и знаковые системы под-вергаются в науке о знаках, которая именуется семиотикой (иног-да семиологией). Семиотика разделяется, вслед за Ч. У. Морри-сом11, на синтаксис, семантику и прагматику. Синтактика занима-ется внутренними для знаковой системы законами связи знаковмежду собой, т. е. синтаксисом, семантика – законами соотнесе-ния знаков с миром, а прагматика – разнообразными внешнимидля знаковых систем законами (социальными, психологическимии т. д.), влияющими на интерпретацию и использование знаков,а также на мышление и поведение их интерпретаторов.

Идея «чистой» логики, не обремененной материей синтакси-са, характерная для Э. Гуссерля и других трансценденталистов,

10 Целищев В. В. Априорные структуры. Новосибирск, 2013. С. 174.11 Более подробно см.: Моррис Ч. У. Основания теории знаков // Семиотика.

М., 1983. С. 37–89.

22

видится ошибочной. Причина в том, что в идее, очищенной от зна-ковой символики логики, отсутствуют необходимое признание и по-нимание роли синтаксиса, роли вспомогательных символическихсредств мышления и познания, необходимых для таких конечныхсуществ, как мы. Синтаксис, символические средства знаковых сис-тем можно рассматривать как разновидность техники (инструмен-тов), служащей оптимизации человеческого мышления. В настоя-щее время широко используются также внешние для мышления,т. е. не полностью символические, технические средства, имею-щие некоторое физическое воплощение, – компьютеры (хотя ма-тематические цифровые компьютеры, или «машины Тьюринга»,никакого такого физического воплощения не имеют).

Итак, логика множественна, она не может быть единствен-ной, однако во всяком своем «не единственном» воплощении онаобязана оставаться единой, т. е. консистентной12, непротиворечи-вой системой. Разные логики есть лишь разные типы инструмен-тов, как бы зависимые от контекста (предмета, целей познания,возможностей и т. д.) «костыли» нашей мысли, призванные соот-ветствовать как нашим познавательным целям, так и нашим ограни-ченным возможностям. Из сказанного следует, что бесконечномуинтеллекту логика вряд ли была бы нужна.

Логика является необходимым инструментарием мышленияи познания конечных существ, в том числе и человеческая мысль,которая всегда нуждается в логической последовательности, час-то явным образом опирается на «костыли» некоторого синтаксиса,использует ту или иную интеллектуальную технику. Когда же мыв подобных синтаксических средствах не нуждаемся? Тогда, когдапознавательная ситуация элементарна, обыденна, или очевидна(для бесконечного же интеллекта любая ситуация очевидна). Во всехже не очевидных ситуациях скобки, кавычки и другие синтаксичес-кие приспособления необходимы.

12 Консистентность – более узкое понятие, чем когерентность (согласо-ванность). Непротиворечивость – всего лишь один из типов согласованности.Можно рассматривать консистентность как минимальную когерентность.

23

И наука в целом есть попытка открытия чего-то нового, т. е. то-го, что еще не стало очевидным. Поэтому без синтактических пра-вил как особой интеллектуальной техники нет и не может бытьникакой развитой теоретической науки.

Что следует из сказанного для эпистемологии? В качестве след-ствия можно утверждать, что всякий, кто игнорирует роль логикив процессе познания, является либо искренне заблуждающимся,либо человеком не совсем честным в своих целях и намерениях,стремящимся не столько к объективному и истинному знанию,сколько к чему-то совсем иному. Логика позволяет отделить обос-нованную философию от софистики, отделить «агнцев от козлищ»,как говорится в Библии.

Философия может быть и ложной, и ошибочной. В частности,возможна такая ошибочность философии, которая проявляетсяв ее противоречии с результатами наук – математики, биологии,психологии, физики и т. д., например, когда философ утверждает,что Земля не вращается вокруг Солнца, что человек не относитсяк отряду приматов, что человек не является химической систе-мой, что к человеку неприложима теория условных рефлексов Пав-лова и т. п. В подобных случаях мы неизбежно получаем ложныефилософские построения.

Другой распространенный тип ошибок в философии связанс нарушением логических канонов, которые являются правиламинашего рассуждения, в частности, с неконсистентностью, противо-речивостью нашего мышления. Если читатель позволит, мы бу-дем использовать шуточную фигуру «философия козлищ» для обо-значения тех, кто упорно не желает свои ошибки устранять, пре-одолевать.

Преодоление собственных ошибок можно рассматривать какнекоторый «апофатический»13 путь к истине. Вероятно, что сампо себе этот путь достаточно сложен, ведь возможных ошибок кон-тинуум, а истин, может оказаться, всего лишь скромная бесконеч-ность некоторой мощности. Тем не менее преодоление собственных

13 Апофатическое, отрицательное богословие противопоставлялось в Сред-ние века богословию катафатическому, положительному.

24

заблуждений может успешно работать и приближать нас к истинев связке с иными, «катафатическими» методами познания. Напри-мер, уничтожение собственных ложных предположений (К. Поп-пер) может успешно сочетаться с различными эвристиками, веду-щими к истине. Нечто подобное этому искал Ч. С. Пирс, когда раз-рабатывал свой метод абдукции.

Отделить агнцев от козлищ в области философии не стольпросто. В XX в. стало ясно, благодаря А. Черчу14, что понятие ло-гической противоречивости необходимо релятивизировать к не-которому языку, к некоторой логической системе. В частности,логически некорректные построения «козлищ» можно бесконечноисправлять добавлением ad hoc различных систем неклассичес-кой логики в качестве нового основания для их оценки (иной языкпо-иному представляет всю систему и ее противоречия). Однакоэто равнозначно софистике, а именно софистическому приему под-мены основания (софизм «Рогатый» и ряд других логически лож-ных аргументов).

Из теорем великого математика XX в. А. Черча вытекает фун-даментальное для философии следствие. Оказывается, что гово-рить о противоречивости чего-либо можно лишь тогда, когда ука-зана логическая система (непротиворечивая!), в рамках которойданная противоречивость фиксируется (строится). В безотноситель-ном к некоторой логической системе смысле «диалектических»противоречий не может существовать ни в мире, ни в областимышления (ни в развитии вселенной, ни в бреду психически боль-ного и т. д.). Диалектика возможна лишь в релятивизированномк некоторому языку (логике) смысле. В безотносительном же смыс-ле всякий разговор о диалектике есть бессмыслица. Обязанностьдоказать наличие противоречия ложится непосильным бременемна самого диалектика.

Для термина «диалектика», как отмечал К. Поппер, имеетсяболее корректный и более древний смысл. Древние называли диа-лектикой классическую традиционную логику в ее прикладном

14 См.: Church A. An Unsolvable Problem of Elementary Number Theory //American Journal of Mathematics. Vol. 58, № 2 (Apr., 1936).

25

аспекте, связанном с опровержением выдвигаемых гипотез. Тер-мин же «логика» хоть и встречается, начиная со стоиков, но значи-тельно реже и в синонимичном термину «диалектика» значении, такчто Карл Поппер здесь абсолютно прав. Отцом диалектики древ-ние считали Зенона Элейского, который разработал метод доказа-тельства от противного, особенно важный для указанных приложе-ний логики как средства критического мышления (опровержений).

В Новое время термин «диалектика» был изменен в филосо-фии Гегеля, а в дальнейшем – в философии марксизма. Это изме-нение, по мнению Поппера, было вредным и бессмысленным:«И печально, и поучительно наблюдать, как нынешний ортодок-сальный марксизм официально рекомендует в качестве основы на-учной методологии гегелевскую “Логику” – не просто устарев-шую, но представляющую собой типичный образец донаучногои даже дологического мышления. Это хуже, чем пропагандироватьАрхимедову механику в качестве основы для современного инже-нерного дела»15.

Эпистемология и различные типы философии

Можно ли говорить о философских теориях? Здесь уместноподразделить философию, вслед за Р. Рорти, на два основных типа:философия как наука и философия как литература. Применительнок первому типу было бы ошибкой говорить о какой-то «своей мето-дологии» философа. Против разговора о своем методе, особеннов рамках литературы и художественного творчества (см., напри-мер, «Истина и метод» Г.- Г. Гадамера), серьезных возражений нет,это вопрос определений, конвенций, но методология в литерату-ру никак не может быть включена, так как методология не метод,а теория метода. Структуралистской, формалистской и любой дру-гой методологии в самом произведении нет и быть не может, какне может быть круглого квадрата. Произведение не является теори-ей, в том числе и теорией метода (= методологией). Произведение

15 Поппер К. Р. Предположения и опровержения. М., 2004. С. 552.

26

может и должно быть «своим», но теория, подобно языку (напри-мер, языку логики предикатов, на котором пишут философы-анали-тики), не бывает ни «своей», ни индивидуальной (в частности, тео-рия дескрипций Рассела прекрасно работает у Куайна и многихдругих). У философов-аналитиков есть общий язык, у философов-литераторов (Хайдеггер, Деррида и др.) нет общего языка.

Значительная часть современных философов Англии, Канады,США и большинства европейских стран (за исключением, возмож-но, Франции) чужда философии как литературе. Так, приехавшегов Стэнфорд Деррида пустили прочитать лекцию лишь тогда, когданашли для него собеседника (чтобы получился диалог, научная дис-куссия) в лице одного-единственного в университете профессора-ницшеанца. Наиболее чистые формы философии как науки можнонайти в Финляндии, Австралии, США и ряде других стран. Россий-ская же, французская и некоторые другие философские традициив большой степени связаны с литературными типами философии.

Литературные, риторические формы философии (например,Горгия и некоторых софистов), искавшие в философии произведе-ние, в дискуссиях и критическом мышлении не нуждаются. Анало-гично для современных софистов, для Делеза и Гваттари, которыепишут, что у философа «...очень мало вкуса к дискуссиям», Сократне нужен и даже очень опасен, а вот для К. Поппера с его последо-вателями и для большинства философов-аналитиков философия –это наука, а Сократ является образцом.

Литературные формы философии содержат имплицитное на-силие, связанное со слепым внушением, которое заключаетсяв требовании признания тех или иных утверждений истинными,без наличия соответствующих объективных оснований, т. е. дока-зательств. Вспомните школьные уроки литературы и то навязы-вание бездоказательных идей «училками»; сравните это навя-зывание, насилие на уроках литературы со свободой решения ма-тематических задач или доказательностью лабораторных опытовна уроках химии и физики.

Теоретическое доказательство никогда не является насилием,поскольку ничего субъективного не навязывает и не внушает в от-ношении истинности или ложности тех или иных утверждений

27

(если это действительно теория как дедуктивная система). В тео-ретическом доказательстве речь всегда идет от третьего лица.Теоретическое доказательство игнорирует любую идеологию, над-смехается над любыми партийными предпочтениями, индивиду-альными предрассудками и т. д. Как справедливо замечает Мер-тон, критический скептицизм ученых, как один из принципов на-учного этоса, опасен для всякой авторитарной власти16.

Теории не читаются и не имеют жанровых признаков. Что жечитается? В литературных формах философствования это квази-поэтические произведения: «Хвала Елене Прекрасной» Горгия,«Бытие и время» М. Хайдеггера и др. В научной же традиции фило-софствования, как и в самой науке, читаются статьи, монографиии прочие носители теоретических построений, характерные для то-го или иного времени с его особенностями научной коммуника-ции. Интересные исследования истории и социологии существо-вавших в истории носителей научной информации можно найтив работах М. К. Петрова.

На практике вполне возможны некоторые проблемы при по-пытке разграничения произведения и теории. Иногда теоретичес-кие конструкции могут быть скрыты за метафорами и нарратив-ными формами. Достаточно часто это встречается в области исто-рической науки. Не случайно с конца XIX в. ведутся интенсивныедискуссии о природе исторической науки. В этих дискуссиях ста-вятся вопросы о природе исторической теории и ее обоснования.Действуют ли в области исторического обоснования те же зако-ны, что и в области методологии естественных наук? Или должныбыть какие-то особые методы с иной методологией (например,герменевтической)?

Проблемы возникают и с теоретическими построениями про-шлого. Почему, например, мы рассматриваем «Пир» Платона каквыражение некоторой теории, несмотря на его образно-метафори-ческий характер, а хвалы и хулы Горгия и последующих софистов-политиков не рассматриваем как теории? У Платона мы ищем

16 См.: Мертон Р. Социальная теория и социальная структура. М., 2006.С. 763–765, 780–781.

28

некоторую, пусть и недостаточно эксплицитную, теорию, несмот-ря на литературную форму выражения. Платон занимался популя-ризацией своей квазипифагорейской математической философии,используя форму диалога, используя многочисленные художествен-ные образы и метафоры.

Достаточно ли мнения самого Платона, что он занимается нау-кой и теорией, или требуются какие-то внешние критерии для того,чтобы искать за образами диалогов теоретические построения?В этом плане современные формы научной статьи и монографииявляются более ясными и явными симптомами научной теории,хотя и здесь возможны ошибки, – достаточно вспомнить постмо-дернистские тексты, сгенерированные машиной или созданныев шутку, которые принимались современными научными издатель-ствами (см. «Интеллектуальные уловки» Сокала и Брикмона17).

Литературные формы философии выстраивают идеологии,связанные с выдающимися персоналиями (позиция 1). Данныеидеологии берут свое начало из прошлого, из культа гения ро-мантиков и продолжаются в культе великих мыслителей и их по-следователей в настоящем. Всякий философ должен зафиксиро-вать свою принадлежность к идущим за гастролером-гением со-обществам и стать чьим-то «последователем».

В научных же формах философии на первом месте – пробле-мы и методология их решения, проблема важнее личности, дажесамой выдающейся. История фиософии есть история проблем, «ве-ликие» же отдыхают в тени инициированных ими философскихпроблем, их решения необязательны и могут оказаться ошибочны-ми (позиция 2).

Когда мы рассуждаем о философских ошибках, мы толкуем фи-лософию в качестве научного познания. Но всякая ли философияявляется наукой? Без сомнения, философия как наука есть основ-ное русло европейской философии. Было бы странным говоритьо философии как о теории и отрицать при этом, что философияесть наука. Однако в философии присутствует не только наука,

17 См.: Брикмон Ж., Сокал А. Интеллектуальные уловки: Критика современ-ной философии постмодерна. М., 2002.

29

в ней могут выражаться ценности, идеологии и т. д. Справедливои обратное: в науке не все есть философия (несмотря на утвержде-ние Аристотеля, что «всякая наука есть стремление к мудрости»).

Можно выделить (вслед за Р. Рорти и другими авторами) дваосновных типа философии: философию как науку и философию каклитературу. Основой противоположности данных типов филосо-фии можно считать различие и противоположность между теори-ей и произведением (произведением искусства, или «технэ», каксказали бы греки). Искусство рассматривалось на протяжении ты-сячелетий как особый путь познания, более низкий и подчиненныйпо отношению к научной теории. Лишь в новое время в философииромантиков и иррационалистов (А. Шопенгауэр и др.) искусствоначинает приравниваться или даже ставиться выше по своим по-знавательным достоинствам, чем наука.

Философия как литература, философия как искусство существо-вала и в древности в качестве школы софистов. Софисты писалифилософию как произведение, как хвалу или хулу (Горгий). Стре-мящиеся к созданию произведения, подражающие поэтам или му-зыкантам философы есть и в современном мире.

Когда мы рассматриваем философию литературного типа, врядли возможно применительно к ней говорить о мышлении как ут-верждении чего-то истинного или ложного. Во всяком случае, этоне мышление посредством пропозиций (суждений). Философ пы-тается что-то воспринимать, созерцать, в лучшем случае – описы-вать, не доходя при этом до суждения и утверждения истин. С по-нятием пропозиции мы еще будем неоднократно встречаться.Данный термин может иметь разные толкования: иногда он пони-мается как синоним высказывания и суждения, но чаще – как не-которое смысловое содержание высказывания.

Теория познания не может быть произведением в силу того,что это теория, а теория и произведение – вещи в некоторых отно-шениях несовместимые. Если брать понятие теории в достаточнострогом смысле, то никакая теория – в том числе и теория позна-ния – не есть произведение. Почему? Потому, что всякая теорияесть дедуктивная система, которая может быть выражена беско-

30

нечным числом способов и в бесконечном числе языков, чего ни-как нельзя сказать о произведении, требующем единственностии неповторимости своей материальной (в том числе и языковой)формы. У теории в строгом смысле есть только логическая форма,точнее формы, так как и их тоже имеется множество.

Поэтому «философию как произведение» недопустимо смеши-вать с теорией познания, которой она быть не может. «Философиякак произведение» вполне может выступать в качестве некоторо-го предмета для теории познания, можно даже рассматривать еекак особого типа произведение (отличное от литературы, музыкии т. д.) со своими специфическими функциями. Считать же «фило-софию как произведение» теорией (познания) никак не получает-ся. Поэтому некоторые философы, пусть даже великие, оказыва-ются для теории познания фигурами посторонними, в лучшем слу-чае – достаточно случайными.

31

Глава 2В ПОИСКАХ РЕЛЕВАНТНОЙ ОНТОЛОГИИ

Рождение и развитие логической семантикии философии языка

Европейская философия всегда тесно связана с наукой. Рас-смотрим один из «технических» прорывов современной филосо-фии, связанный с научной революцией конца XIX – начала XX в.Возникшая к этому времени, в силу отделения философии от ав-тономных дисциплин естественно-научного цикла, философиянауки пыталась найти средства анализа методологических проб-лем, возникающих в связи с ненаблюдаемыми объектами физики,абстрактными объектами математики и т. д. Выход из методо-логических проблем был найден благодаря «лингвистическомуповороту». В чем же этот поворот заключался? Современные фи-лософы приняли за правило не искать идеи «в собственной голо-ве» (не помещать мысль в сознание), а исследовать мысль опосре-дованно, через ее языковую форму, через формулировки в неко-тором языке этих самых философско-методологических проблем.Брать и анализировать не то, что подумано (думается), а то, чтосказано, или, лучше, записано, или, еще лучше, выражено на ка-ком-то специальном символическом языке, построенном на осно-ве современной математической логики. Новая техника философ-ского анализа – опосредованная, зачастую лишенная очевидности –оказалась очень эффективной в области недоступных непосред-ственному мышлению проблем.

Итак, лингвистический поворот первоначально не имел ни ма-лейшего отношения к лингвистике, но был вызван необходи-мостью исследовать новые идеализированные объекты современ-ной науки: абстрактные объекты математики, ненаблюдаемыеобъекты физики и т. д. Не случайно инициатором данного пово-

32

рота стал философ и математик Готлоб Фреге, по-новому тол-кующий статус и средства исследования абстрактных объектовматематики, привлекающий для исследования оснований мате-матики новую символическую логику, одним из создателей кото-рой был он сам.

Фреге одним из первых стал выносить мысль за рамки чело-веческого сознания и анализировать ее форму как логическуюформу правильно построенных выражений некоторого языка, –это и есть указанный нами лингвистический поворот. Термин же«лингвистический поворот» возник лишь в 1967 г. в антологии«The Linguistic Turn»18 под редакцией Ричарда Рорти. Однако самоявление возникло, как это часто и бывает, гораздо раньше появле-ния термина19. Майкл Даммет считает, что само явление лингвис-тического поворота начинается с «Основоположений арифмети-ки» Г. Фреге, развивается в работе Б. Рассела «Об обозначении»и в последующем логическом атомизме и т. д.

В онтологии Фреге язык становится инструментом исследо-вания объектов «третьего мира» – мира «мысли», которые не мо-гут быть даны человеку ни в его внешнем опыте (в котором дан«первый мир» реальных объектов, окружающих нас), ни в его внут-реннем опыте (в котором дан «второй мир», мир содержаний на-шего сознания). С этого момента формируется такой раздел со-временной философии, как философия языка.

Философия языка исследованием языка самого по себе не за-нимается. В качестве предмета дисциплинарного исследованияязык может выступать лишь для лингвистики, предназначение жефилософии языка – решать вечные проблемы самой философии(онтологии, теории познания, этики и др.) сквозь призму их язы-кового преломления. Иногда философия языка все же находитсяна границах с лингвистикой, когда такое случается, она способна

18 См.: The Linguistic Turn: Essays in Philosophical Method (Ed. by RichardM. Rorty). The University of Chicago Press, Ltd., L., 1967.

19 Например и аналогично: болезнь эпилепсия возникает гораздо раньшеи независимо от медицинского термина «эпилепсия», вопреки всем упражнениямпо истории клиники у М. Фуко.

33

сказать что-то позитивное и о языке самом по себе20, если же та-кого нет, то ее предмет есть не язык, а что-то другое.

Философия языка возникла как методология аналитическойфилософии, связанная с указанным выше лингвистическим пово-ротом. Поэтому, в силу того что лингвистический поворот был со-вершен в рамках аналитической философии, вся область филосо-фии языка начала XX в. была тождественна области логическойсемантики. Важно также не забывать, что философия языка раз-рабатывалась первоначально исключительно в рамках философиинауки. Философия же науки без остатка сводилась к исследованиюязыка науки, включая его основные аспекты: адекватного обозначе-ния реальных объектов и когерентности (прежде всего логической)21.

Первоначально вся философия языка была лишь логическойсемантикой и принадлежала всецело традиции аналитической фи-лософии. Однако в дальнейшем область философии языка заметнорасширяется. Вслед за логической семантикой философов-анали-тиков возникает такое новое направление, как философская герме-невтика (не путать с герменевтикой как традицией истолкования,идущей с глубокой древности), основателем которого становитсянемецкий мыслитель Г.-Г. Гадамер.

Философская герменевтика имеет отличную от аналитичес-кой философии систему категорий («текст», «интерпретация», «тра-диция» и др.) и принципов. Впрочем, имеются и такие герменевти-ки, которые владеют техникой логико-лингвистического анализа,например, немецкий мыслитель К.-О. Апель. Кроме того, современ-ные герменевтики далеко не всегда следуют антисциентистскими релятивистским установкам Г.-Г. Гадамера, но предлагают соб-ственные технические средства объективного толкования текстов,которые претендуют на научную обоснованность.

Наконец, третье, рожденное в ХХ в., крупное направление со-временной философии языка – это структурализм. Структурализмв меньшей степени связан с классической метафизической проб-

20 Например, в теории речевых актов Дж. Остиа, Дж. Сёрля и др.21 В дальнейшем стали добавлять в исследования языка науки и языковую

прагматику (проблемы интерпретации и т. д.).

34

лематикой, он появился как проект превращения возникшихв начале ХХ в. гуманитарных наук в настоящие науки – строгие,точные и объективные, исключающие всяческие разглагольство-вания о душе, субъективности и переживаниях. Многие гуманитар-ные науки ХХ в., такие как лингвистика, антропология и ряд дру-гих, обязаны структурализму своими лучшими страницами. Струк-турализм противостоял идеям такой «специфики» гуманитарногопознания, которая противоречила истине и объективности. Лин-гвистика оказалась истоком и образцом для структуралистов в от-ношении научности, фонология и ряд других разделов лингвис-тики позволяли применять математику к исследованию языка.

Рассмотрение аналитической философии, философской герме-невтики и (пост)структурализма не исчерпывает область современ-ной философии языка, но лишь указывает ее основные направления.В настоящее время данные направления активно взаимодейству-ют между собой и оказывают влияние на прочие направления со-временной философской мысли (даже на такие, в которых теорияязыка специально не разрабатывалась)22.

В конце XIX в. начинается революция в логике, которая впер-вые за всю историю интегрируется с математикой. Однако для того,чтобы математика превратилась в логику, ее необходимо было обес-печить семантикой, которая есть наука о языковом значении (о пра-вилах приписывания значений), возникающая в указанное времятакже и в лингвистике. Г. Фреге разработал основания классическойтрехуровневой семантики, выделив категории смысла и значениязнака. Три уровня – это знак (знаковое средство), смысл и значение.

Различие между смыслом и значением можно пояснить.Возьмем два имени: «Кабул» и «столица Афганистана». Значени-ем этих имен по Фреге будет объект в виде некоторого реальногогорода (объекта «первого мира»), ими обозначаемого. Значениеимен одинаковое. Теперь рассмотрим высказывание

«Петр считает, что Кабул – это столица Пакистана».

22 Напомним, что философия языка есть использование языка в качестветехнического средства исследования философских проблем, а также попытка уточ-нения и анализа философских проблем сквозь призму языка.

35

Данное высказывание вполне (достаточно правдоподобно)может быть истинным. Однако очевидно, что имя «Кабул» не мо-жет быть заменено на тождественное по значению имя «столицаАфганистана», так как при подстановке у нас получится«Петр считает, что столица Афганистана – это столица Пакистана».

Данное высказывание уже с гораздо меньшей вероятностьюмогло бы оказаться истинным. Для того чтобы считать столицу Аф-ганистана столицей Пакистана, уже недостаточно плохой геогра-фии, необходимо иметь более серьезные проблемы (например, проб-лемы с головой). Отсюда следует, что смысл у этих имен различный(хотя обозначают, именуют они одно и то же, имеют одно значение).

Не следует только думать, что смысл зависит от головы, т. е. при-надлежит сознанию. Дело в том, что истинность высказывания,в нашем случае высказывания «Петр считает, что Кабул – это сто-лица Пакистана», ни от каких «голов» (или «проблем с головой»)не зависит. Может быть вполне истинным, что Петр так и считает,а может быть истинным, что он считает еще хуже (см. рассмат-риваемое высказывание после подстановки). Смысл высказыва-ния («мысль») детерминируется не «головой», а истинностным зна-чением высказывания, в которое данное имя входит. Так возника-ет «условие – истинностная семантика», определяющая языковоезначение (= смысл) через условия истинности высказываний.

Помимо «смысла» и «значения» в трехуровневой классичес-кой семантике могут использоваться и другие парные термины:«интенсионал» и «экстенсионал», «смысл» и «именование», «значе-ние» (языковое) и референция и т. д. Трехаспектную модель знакаграфически можно представить в виде треугольника («Треуголь-ник Огдена и Ричардса») с пунктирной стороной в основании, гово-рящей, что знаковое средство не может соединяться с объектом на-прямую, но исключительно через угол «смысла» – языкового значе-ния (см. рисунок); Фреге уподобляет язык (языковое значение)телескопу астронома23. В языке («телескопе») имеются объектив-

23 См.: Фреге Г. Смысл и значение // Фреге Г. Избранные работы. М., 1997.С. 25–50.

36

ные законы конструирования смысла (в том числе и мысли) самойлогической формой высказывания. Значение является функциейсмысла подобно тому, как объект астронома обнаруживается в ка-честве функции от оптики телескопа (конструируемого по вполнеобъективным законам оптики образа).

Структура знака согласно триадической модели знака

sign

2sense

3 referent1sign-vehicle

Смысл (языковое значение,интерпретанта, мысль, понятие)

Референт(денотат, обозначаемое)

Знаковое средство

Классическую трехуровневую семантику можно подразделитьна теорию значения (смысла, интенсионала – сторона 1–2) и теориюреференции (обозначения, экстенсионала – сторона 2–3). Перей-дем к некоторым онтологическим проблемам теории референции.

Техническая сторона логического анализа языковой формы со-вершенствовалась такими великими мыслителями, как Р. Карнап,Л. Витгенштейн, Б. Рассел, Ф. Рамсей и рядом других. Преоблада-ли методы анализа логической формы, опирающиеся на родив-шуюся в конце XIX – начале XX в. математическую (= символи-ческую) логику. Особенно следует отметить творчество РудольфаКарнапа, который под руководством и на семинарах Г. Фреге пы-тался сделать сложное для самих физиков-теоретиков дело – форма-лизовать, на основе подходящего символического языка, специаль-

37

ную теорию относительности А. Эйнштейна24. Р. Карнап продолжил,вслед за Фреге и Тарским, формирование основного для аналити-ческой философии направления семантических исследований.

Для развития логической семантики ключевое значение име-ют работы Альфреда Тарского, разработавшего понятие метаязы-ка, а также методы построения формальных языков, включающихкатегорию истины. Метаязык – это язык описания какого-то ино-го языка, часто называемого «объектным» языком, или «языком-объектом» (иногда употребляется термин «предметный язык», ко-торый, однако, менее удачный, так как предполагает у описываемогоязыка какую-то отсылку к реальности, что совсем не обязательно).

В естественном языке невозможно избежать противоречияавтореференции при попытке формального определения его се-мантических категорий средствами классической логики преди-катов первого порядка. Тарский дал определение формальной кор-ректности и материальной адекватности нашего построения мета-языка для случая языков дедуктивных наук.

В современной логике до Тарского понятие метаязыка форми-ровалось в семантических работах Г. Фреге («прямой» и «косвен-ный» смысл), Д. Гильберта (математика и метаматематика) и Б. Рас-села. В частности, Б. Рассел в своей «теории типов» использует ме-таязыки как средство разрешения противоречий25 автореферентныхязыковых конструкций (языковых выражений, которые обозначаютсами себя)26. По Расселу, необходимо разделение терминов по сте-пени их общности на различные языковые уровни («типы»). В чем-тоальтернативную Тарскому и Расселу методологию построения ме-таязыков разрабатывал Р. Карнап27, используя для этого свои кате-гории экстенсионала и интенсионала.

24 В настоящее время также есть философы-аналитики, работающие в области«большой науки». В качестве примера можно привести Хилари Патнэма, которыйуспешно работал в области интерпретации современной квантовой механики, а так-же имел выдающиеся результаты в области математики (в частности, решение десятойпроблемы Д. Гильберта, в котором Патнэм принимал непосредственное участие).

25 Противоречие разрушительно для когерентности теории и в силу этогоотвратительно для всякого философа.

26 Например, парадокс «множества всех множеств», открытый Б. Расселом.27 См.: Карнап Р. Значение и необходимость. М., 1959.

38

Метаязык по Тарскому может строиться:A. аксиоматически (тогда действуют общие правила построе-

ния формальных аксиоматических теорий);B. через определение семантических понятий, делающих воз-

можным описание свойств и отношений между элементами объект-ного языка (понятия «истинности», «выполнимости» и т. д.).

Тарский строит семантику для логики предикатов первого по-рядка, в которой выдвигаются требования к построению метаязыкапосредством определения его семантических понятий. Метаязык,построенный через определение семантических понятий, должен:

1) включать семантические понятия – в незамкнутом объект-ном языке отсутствующие – как средство для описания синтакси-са объектного языка;

2) быть богаче объектного языка – всякое высказывание послед-него должно быть переводимо на метаязык;

3) иметь не менее богатый, чем в языке-объекте, логическийсловарь;

4) включать переменные более высокого, чем в языке-объекте,порядка (уровня, типа).

Важно иметь в виду, что метаязык определяется чисто функ-ционально, – не существует никакого метаязыка без языка-объекта,который он описывает (за рамками функции его описания), а при опи-сании теми же символическими средствами иного языка-объектаавтоматически становится иным и метаязык28 (символы которогоприобретают иную семантику). Возможна ли в этом случае иерархияметаязыков: метаязык метаязыка, метаязык метаязыка метаязыкаи т. д.? Работы Рассела и Тарского подобную возможность допуска-ют: метаязыковые уровни («типы») можно умножать вверх до бес-конечности29. Тогда естественный язык никак не является един-

28 Аналогично невозможности самостоятельного существования «означаю-щих», независимых от их «означаемых» в структурализме.

29 Отношения между уровнями, превосходящие бинарное отношение язык-объект / метаязык, выходят за рамки того, что может исследоваться лишь на осно-ве определения метаязыка и представляют самостоятельную проблему. Насколькои при каких условиях можно расширить функциональные алгоритмы, связав уров-ни, превышающие бинарность, – большой вопрос (решение которого может зави-сеть от богатства языка-объекта и прочих его особенностей).

39

ственным универсальным метаязыком, так как всегда возмож-ны искусственные метаязыки для любого языка (выступающегодля них в качестве языка-объекта).

Естественные языки, по Тарскому, не позволяют эксплициро-вать (т. е. выразить явным и точным образом) их семантику в силусобственной семантической замкнутости, так как в них уже вклю-чены семантические категории. Тарский успешно доказывает от-меченную невыразимость и неопределимость для случая логикипредикатов первого порядка. Однако некоторыми последующимилогиками неопределимость семантических категорий для семанти-чески замкнутых языков отрицается. Я. Хинтикка доказал опреде-лимость семантических категорий, но уже за рамками логики пре-дикатов первого порядка, на которую опирается Тарский30. По Хин-тикке получается, что логическое моделирование естественногоязыка не имеет никаких границ.

Семантика и метафизика

«Семантика есть дисциплина, которая, вообще говоря, имеетдело с определенными отношениями между выражениями язы-ка и объектами (или положениями дел), к которым “относят-ся” эти выражения. В качестве типичных примеров семантичес-ких понятий мы можем указать понятия обозначения (designation),выполнимости (satisfaction) и определения (definition)…

Быть может, стоит сказать о том, что семантика – как она по-нимается в этой статье (и в более ранних статьях автора) – естьсдержанная и скромная дисциплина, которая вовсе не претенду-ет на то, чтобы быть панацеей от всех бед и несчастий человече-ства – воображаемых или реальных. Вы не найдете в семантикелекарства от зубной боли, мании величия или классовых конфлик-тов. Семантика также не дает средств для доказательства того,

30 Результаты Тарского абсолютно справедливы для классической логикипредикатов, Хинтикка же построил «дружественно независимую» логику, являю-щуюся расширением классической логики предикатов.

40

что все, за исключением говорящего и его друзей, несут чушь»31.К красивым словам Тарского можно добавить, что семантика ни-как не борется с терроризмом, экстремизмом и коррупцией, а тот,кто от нее этого ожидает, пусть идет, как говорится, лесом.

Метатеорией классической эпистемологии выступала мета-физика – первая философия, или «теология» по Аристотелю (ноне по христианским мыслителям), которая задавала, благодаря ка-тегориям, способ классификации всех доступных человеческомупознанию объектов. В современной же эпистемологии в качествеметатеории начинает использоваться семантика. В значительнойстепени это связано с тем, что в современной науке на первыйплан выходят абстрактные и идеальные объекты (а вовсе не объек-ты нашего непосредственного опыта, как то было в эпистемологииклассической). Зачастую обращение к новым онтологическим сущ-ностям связано с использованием математических формализмовв логике и построением более абстрактных, чем в традиционнойметафизике, методов классификации данных сущностей (объек-тов), для которых прежних методов классификации, опирающихсяна опыт индивида, уже недостаточно.

Категории смысла и значения, базовые для семантики клас-сической, получили свое определение и разграничение в трудахГ. Фреге. Фреге показал вполне объективную вариабельность смыс-лов внутри одного и того же языка (шире – знаковой системы).Объективность различия смыслов между языками как бы очевид-на сама собой, а объективность различия смыслов внутри одногои того же языка требовала обоснования. Фрегевские значения –это примерно то же, что объекты референции, а фрегевские смыс-лы – примерно то же, что и различающиеся языковые значенияразличных языков, но только внутри некоторого языка. Фреге-расселовская семантика продолжает играть роль и в современнойфилософии, оказывая влияние даже на очень далеких от филосо-

31 Tarski A. The Semantic Conception of Troth and the Foundations of Semantics //Philosophy and Phenomenologicai Reseach. 1944. Vol. 4, № 3. Р. 341–375 (пер.А. Л. Никифорова).

41

фии анализа мыслителей32. Однако возникают и альтернативныесемантические подходы – концепция «фамильных сходств» (Л. Вит-генштейн), «теория речевых актов» (Дж. Остин), «новая теория ре-ференции» (С. Крипке) и др.

У. Куайн заострил внимание философской общественностиXX в. на сложных проблемах использования модальных и прочихреференциально непрозрачных контекстов (в частности, в семан-тике возможных миров). В то же время модальные и интенсио-нальные логики успешно развиваются во второй половине XX в.В связи с этим возникают новые, неклассические версии семанти-ки и соответственно онтологии.

Так, например, «новые теории референции» стремятся отка-заться от платонических сущностей вроде смыслов, языковых зна-чений и других (характерных для классической, т. е. фрегевской,семантики) с целью представить более адекватную и менее проб-лемную семантику для имен собственных (С. Крипке и др.), а так-же для имен естественных видов (С. Крипке, Х. Патнэм и др.).

Переход от двухуровневой к трехуровневой семантике неклас-сического типа может успешно совмещаться с возрождением не-которых идей традиционной метафизики, например, квазиаристо-телевских «сущностей» (С. Крипке).

Анализируя проблемы семантики, не следует забывать об отсут-ствии единой терминологии для базовых семантических категорий:смысл и значение у Г. Фреге, интенсионал и экстенсионал у Р. Кар-напа, значение и именование у У. Куайна и т. д. Указанные пары об-разуют ряды в чем-то синонимичных семантических терминов.

Теория познания тесно связана, особенно через категории се-мантики, с онтологией и метафизикой, а поэтому не может бытьпостроена без использования ряда онтологических категорий. По-этому если такие категории и темы, как «Обозначение и суще-ствование», «Значение и референция», «Понятие онтологическихобязательств», «Понятие возможных миров» и ряд других, еще

32 Например, повлияла на М. Фуко, использующего в работе «Что такое ав-тор» семантику имен собственных классического типа, позаимствованную имв работах Дж. Сёрля.

42

не изучались, то их необходимо рассмотреть в самом начале курсатеории познания.

Для начала попробуем как-то разделить понятия онтологиии метафизики. Чтобы не участвовать в бесконечных спорах по оп-ределению данных категорий, лучше предложить их экспликацию33

с точки зрения собственного понимания. Итак, будем называть он-тологией такой разговор о существовании, который зависит от тео-рии и языка, т. е. является производным наших языков и теорий.Это соответствует идее «онтологической относительности» Уилар-да Куайна. Согласно Куайну мы должны признавать реальными теклассы объектов, которые соответствуют значениям квантифици-руемых переменных наших теорий, т. е. истинных высказываний,образующих некоторую дедуктивную систему. Тем самым онтоло-гия задает и/или определяет условия возможности объектов неко-торой конкретной теории в рамках некоторого конкретного языка.

Метафизика же выходит за рамки конкретных языков и теорий.Если мы рассматриваем реальность за рамками языков и теорий,говорим о существовании независимом от языков и теорий, то этометафизика. Так понимаемая метафизика будет априорнымпостулированием (а не просто полаганием условий возможнос-ти) некоторых классов объектов, метафизическое постулированиеиногда может оказаться даже полезным для тех или иных целейнашего познания. В истории часто случалось, что новая метафизи-ка давала импульс для последующего развития науки. Например,можно вспомнить такую древнюю метафизику, как учение об ато-мах (атомистика), которая никогда не будет подтверждена (невоз-можно эмпирически доказать, что перед нами атомы, что даль-нейшее деление невозможно) и никогда не будет опровергнута (не-возможно эмпирически доказать, что успешное деление продлитсявечно). Метафизика хоть и бывает прекрасной и во всех смыслахпрогрессивной философией, однако достаточно часто оказываетсявещью «скоропортящейся».

33 «Экспликация» (от лат. explicatio – разъяснение) означает замену, перефор-мулировку недостаточно ясных понятий (иногда с помощью искусственной сим-волики) с целью их прояснения.

43

Критикой традиционной метафизики, «отлетающей» от опытаи предпочитающей безвоздушное пространство, подобно голубю,захотевшему оторваться от воздуха и трения, воздействующего емуна крылья во время полета, занимался уже И. Кант. Не случайнообиженные «сизокрылые» метафизики окрестили Канта агности-ком, не замечая того, что Кант только и делал, что занимался воп-росом познания природы, был бóльшим оптимистом в отношениивозможностей научного познания природы, чем Д. Юм. «Агности-ком» Канта называют лишь современные духовидцы, которые же-лают познавать своих «чертей» и прочую духовидческую метафи-зику (см. «Грезы духовидца, поясненные грезами метафизики»34).Мы полагаем, что никаким агностиком Кант никогда не был.

Если термин «агностицизм» и имеет какой-то разумный смысл,то только релятивистский, относительный. Где-то между реаль-ными вещами и духовидческо-метафизической нечистью должнаиметься граница, за которую нельзя переходить. И мы вынужденывоздерживаться, т. е. осуществлять «эпохе» (как говорили древниескептики) в отношении утверждений о реальном существованиитех или иных объектов, находящихся в этой «пограничной» зоне.

Подобное можно наблюдать в аксиоматике. Несмотря на точто аксиома считается истинным высказыванием, а истинность лю-бого высказывания ведет к признанию существования объектов,делающих данное высказывание истинным, мы воздерживаемсяот этого, вполне дозволенного перехода от истинности к существова-нию. Поэтому всякий создатель аксиоматики оказывается настоя-щим, т. е. релятивизированным, к соответствующей системе акси-ом «агностиком». Это и есть хороший пример здорового, необходи-мого в области познания Агностицизма (агностицизма с большойбуквы).

Критику метафизики, ограничивающую ее «духовидческие»претензии, мы находим также у Ч. С. Пирса, Р. Карнапа и многихдругих великих мыслителей. Без подобной критики первая филосо-фия, или метафизика, имеет тенденцию к вырождению во что-то

34 См.: Кант И. Соч. : в 6 т. Т. 2. М., 1964. С. 291–360.

44

подобное описанному Кантом духовидению. Без рациональной кри-тики первая философия, или метафизика, имеет тенденцию к отпа-дению от науки и научности. Тем не менее здоровая, еще не пора-женная духовидческими сущностями метафизика сохраняет своюценность в качестве основы науки и научного познания как пер-вая, наиболее фундаментальная философия (Аристотель).

Образцом весьма интеллигентного логического анализа несу-разностей метафизики выступает работа Р. Карнапа «Преодоле-ние метафизики логическим анализом языка»35. В своем анализеР. Карнап, вслед за его непосредственным учителем Г. Фреге, при-держивается антипсихологистской позиции, когда разграничива-ет корректную философию, которая мыслится им в качестве мета-логики (чистой и дескриптивной), и некоректную философию,включающую в себя бессмысленные языковые выражения, квази-высказывания, которые делятся на 1) семантически ошибочныеязыковые конструкции и 2) синтаксически ошибочные языковыеконструкции. В качестве примера семантической некорректностипостроим такие выражения: «Кинотеатр закрыт на абстракцию»,«Различие перпендикулярно» и т. п. Синтаксическая некоррект-ность еще более понятна.

По мнению Карнапа, данные виды некорректных языковыхпостроений производны от неправомерной претензии традицион-ных метафизиков на какие-то научные, содержательные высказы-вания о мире. На самом же деле, согласно Карнапу, традиционныеметафизики пытаются выражать некоторые чувства, или «санти-мент» (Ч. С. Пирс), подобно поэтам.

Теперь, после предварительного рассмотрения пары катего-рий теория/онтология мы перейдем ко второй паре категорий он-тология/эпистемология. Вне сомнения, онтология зависит от эпис-темологии. Научно обоснованная онтология немыслима без эпис-темологии. Хоть наша цель не онтология сама по себе, а теорияпознания, т. е. эпистемология, тем не менее имеет смысл эту обрат-ную зависимость кратко проиллюстрировать. В качестве вводного

35 См.: Карнап Р. Преодоление метафизики логическим анализом языка //Путь в философию : ант. М., 2001. С. 42–61.

45

и достаточно простого примера рассмотрим такой вопрос: можноли без противоречия (эпистемического, а не чисто логического)утверждать существование чего-то непознаваемого? Если мы при-нимаем что-то подобное «Закону достаточного основания», т. е.необходимо предполагаем наличие аргументов в пользу любогосделанного онтологического утверждения, то оказывается, что ут-верждать существование чего-то принципиально непознаваемогонельзя. Об этом хорошо говорит Ч. С. Пирс, отрицающий возмож-ность знаков чего-то трансцендентного36. Не следует только путатьтрансцендентное с трансцендентальным, равно не следует путатьутверждение о непознаваемости с утверждением о непознаннос-ти, так как очевидно, что непознанное существует, но мы егоникогда не знаем (как только мы его познали, оно тут же переста-ло быть непознанным).

Итак, онтология неизбежно детерминируется в некоторых сво-их аспектах эпистемологией. Что это за аспекты? Для их уточненияможет оказаться полезной категория условий возможности суще-ствования чего-либо. У И. Канта эта категория принимает формуусловий возможности некоторого опыта. Условия возможного опытадетерминируются у него врожденными формами нашего чувствен-ного восприятия (время и пространство как формы опыта) и врож-денными категориями нашего мышления (причинная обусловлен-ность, количественные характеристики и т. д. нашего опыта).

Кант отказывается употреблять характерный для школы Х. Воль-фа, из которой он вышел, термин онтология, подозревая его в спе-кулятивной метафизике. Однако отказ от термина не меняет сутидела, просто функции онтологии в философии Канта начинаютвыполнять 1) трансцендентальная эстетика (для сферы чувствен-ного восприятия) и 2) аналитика чистого рассудка (для сферы по-нятийного мышления).

Конечно, онтология определяется не только эпистемологией,она зависит от целого ряда других философских дисциплин. В част-

36 См.: Пирс Ч. С. Вопросы относительно некоторых способностей, припи-сываемых человеку // Пирс Ч. С. Избранные философские произведения. М.,2000. С. 19–47.

46

ности, онтология всегда выступала как производное от логикии грамматики – Аристотель, стоики, У. Оккам, Петр Испанский,Лейбниц, Кант и др. Наиболее полно данная тенденция классичес-кой философии реализована в современных теориях познания:онтологические категории современной эпистемологии являютсяпроизводными от категорий логической семантики и философииязыка (определение последней см. ниже).

Вспомним традиционное деление простых суждений на субъекти предикат. В классической философии предикат понимался в ло-гико-грамматическом смысле, через структуру простого высказы-вания, как 1) сказуемое (вместе со связкой) предложения, выражаю-щего высказывание; как 2) свойство («атрибут»), приписываемыйпредмету, обозначаемому субъектом высказывания. Соответствен-но субъект – это 1) подлежащее или 2) предмет нашей мысли(высказывания). Никакого отношения к человеческому индивидупонятие субъекта не имело на протяжении более двух тысяч летразвития европейской философии (до Р. Декарта).

В современной философии отказались от классической схемыпростого высказывания в связи с ее неудовлетворительностью.Заменив логику высказываний логикой отношений, стали тракто-вать предикат в качестве некоторой функции. В частности, возник-ло понятие пропозициональной функции или неполного предло-жения, которое удобно моделировать в языке логики предикатовБ. Рассела и А. Н. Уайтхеда. Субъект же превратился в перемен-ную предиката, которая, как мы уже говорили, взяла на себя бремявсех онтологических обязательств. С данной точки зрения класси-ческая схема высказывания заменяется одноместными предика-тами логики отношений, которые выражают свойства или призна-ки объектов. Тем самым свойства превращаются в разновидностьотношений – в одноместные отношения, и разграничивать в онто-логии свойства и отношения становится необязательным.

Итак, предикат (одноместный) с точки зрения грамматики – этосказуемое вместе со связкой. В традиционной философии преди-кат противопоставлялся субъекту простого суждения и рассматри-вался как обозначение некоторого свойства или признака объекта,

47

который обозначался субъектом высказывания. Существенныесвойства назывались атрибутами. С точки зрения современнойлогики предикат P(x), или P(x, y), или P(x, y, z), … или P(x, y, z …) –это некоторая функция, сопоставляющая значениям переменныхнекоторое значение самой функции. Многоместные функции выра-жают некоторые отношения между собственными переменными.

Тем, кто не знает, что такое предикат, следует запретить ин-терпретировать Аристотеля, Лейбница, Канта и других классиков.Что, например, скажут эти незнающие в отношении тезиса Кантао бытии, которое «не является реальным предикатом»? Для кор-ректной интерпретации Канта необходимо также учитывать, чтобытие и существование для него синонимичны. В связи с послед-ним можно вспомнить возмущение Гегеля, который не соглашалсяс кантовской критикой онтологического доказательства АнсельмаКентерберийского именно на основе отрицания синонимичностисущего и бытия, связывая Бытие (в средневековом смысле) с Богом.

Доказательство Ансельма строится примерно так. Если мыимеем понятие Бога, то мы имеем понятие совершеннейшего су-щества. Предположим, что Бога не существует. Тогда образуемпонятие существа, которое обладает всеми совершенствами Бога,но существует. Понятие такого существа будет содержать совер-шенств больше, чем понятие Бога, так как быть сущим – дополни-тельное совершенство. Тем самым мы образовали понятие болеесовершенное, чем понятие Бога, но это противоречит определе-нию Бога как совершеннейшего существа. Следовательно, нашепредположение о несуществовании Бога ложно.

Не все средневековые мыслители соглашались с логическойкорректностью аргумента Ансельма. В частности, с корректностьюданного аргумента спорил Фома Аквинский. И это не значит, чтоФома Аквинский в Бога не верил. Верил, и еще как фанатично,предлагая сжигать еретиков ради блага их собственных бессмерт-ных душ. Однако Фома Аквинский не был «козлищем», он пони-мал безусловную силу доказательств логики.

Еще более значимой критической вехой в истории указанно-го аргумента стал И. Кант, который опровергает доказательство

48

Ансельма примерно так. Если мы имеем понятие ста рублей (у Кан-та – талеров), то несуществование этих ста рублей никак не влия-ет на наше понятие ста рублей. Существование (=бытие) нельзярассматривать в качестве «реального предиката». Чтобы понять по-следнее, необходимо вспомнить, что одноместные предикаты, ко-торые только и рассматривались в классической философии, трак-товались в качестве атрибутов, т. е. существенных свойств некото-рого объекта. Свойства же являются «реальными», говоря болеесовременным языком, лишь для первопорядковых предикатов.

Спорить с Ансельмом Кентерберийским продолжают и фило-софы XX в. В частности, Дж. Э. Мур написал статью под названи-ем «Является ли существование предикатом?»37. В данной статьеприводится аргументация того, что грамматически существование,конечно, может использоваться в качестве предиката, однако ло-гически нет, так как возникают противоречия, особенно в отноше-нии частноотрицательных высказываний. Правда, в конце статьиМур высказывает сомнения относительно своего же решения, пред-полагая, что у категории существования может быть некоторый«экзистенциальный», связанный с опытом смысл. Более цельнойи последовательной выглядит работа «О существовании. Диалогс Пюньером» Г. Фреге, построенная в форме классического, гречес-кого диалога38. В данной работе Фреге последовательно разруша-ет методом доказательства от противного (приведения к абсурду)тот самый «экзистенциальный» смысл, который всячески пытает-ся отстоять католический священник (невольно вспоминается Де-карт) Пюньер. По мнению Фреге, категория существования явля-ется производной несовершенств естественного языка и автома-тически элиминируется в более совершенных языках.

В противоположность рассмотренным мыслителям в кон-це XX в. великий математик К. Гедель попытался реанимироватьдоказательство Ансельма, построив аксиоматическую систему,

37 См.: Мур Дж. Э. Является ли существование предикатом // Вестн. Том. гос.ун-та. Сер. : Философия. Социология. Политология. 2009. № 4(8). С. 111–122.

38 См.: Фреге Г. О существовании: Диалог с Пюньером // Фреге Г. Избранныеработы. М., 1997. С. 7–24.

49

в рамках которой он продемонстрировал выводимость существова-ния из понятия Бога, рассматривая существование в одной из сво-их аксиом как свойство, т. е. как предикат.

Понятие предиката можно проиллюстрировать и схематично,используя пробелы в записи высказывания (Ч. С. Пирс). Напри-мер, «_белеет» есть одноместный предикат, а «_любит_» – двух-местный, «_обозначает_для_» – трехместный и т. д. Здесь хоро-шо видно, что предикат лучше трактовать не в грамматическомсмысле – как сказуемое со связкой, а в математическом – как не-которую многоместную функцию. Пропозициональная функциятогда оказывается особым предикатом, который при подстановкеили квантификации его переменных дает либо значение функции«истинно», либо значение функции «ложно».

Вещам соответствуют имена, свойствам соответствуют одно-местные предикаты, отношениям соответствуют многоместныепредикаты. То есть свойства, качества объектов можно рассмат-ривать как случай одноместных отношений, чем и пользовалсяуспешно Б. Рассел. Событиям соответствуют высказывания. Фак-ты имеют двустороннюю детерминацию – и со стороны событиймира, и со стороны «событий» языка, высказываний и т. д. Вопросо том, что является элементами мира, дискуссионный. Подобны-ми элементами могут признаваться и вещи, и свойства или отно-шения, и события или факты. А может, и процессы, пространственно-временные дополнения объектов и т. д.

Особое внимание следует уделить онтологическому статусуабстрактных и идеальных объектов, потому что именно они стано-вятся основным предметом современной философии науки. В воп-росах, касающихся абстрактных и идеальных объектов, класси-ческая метафизика не всегда достаточна и не всегда адекватнаактуальным задачам философии науки. Поэтому создаются альтер-нативные варианты метафизики (онтологии), основанные на со-временной логике и более пригодные для определения и исследо-вания статуса ненаблюдаемых объектов.

Если мы признаем, что идеальные объекты не воспринимают-ся нашими внешними чувствами и несводимы к нашему внут-реннему переживанию, то основным методом анализа становится

50

анализ их языковой (шире – символической) формы, анализ того,как эти объекты конструируются и функционируют в некоторомязыке (лучше сказать – знаковой системе, так как проблема гораз-до шире использования «естественных» языков и любых возмож-ных их производных). Так возникает философия языка, для кото-рой анализ языка становится основным инструментом исследо-вания философских проблем.

В качестве основного предмета язык может выступать лишьдля лингвистики, но никак не для метафизики. Лишь когда фило-софия находится на границах с лингвистикой, например теория ре-чевых актов, она способна что-то сказать о языке самом по себе,если же нет, то ее предмет необходимо не есть язык, а что-то дру-гое. Лингвистическая философия всего лишь новая техника ана-лиза философских проблем. Основное же предназначение филосо-фии языка – давать инструменты для лингвистического анализапроблемы философии (онтологии, теории познания, этики и др.)сквозь призму их языкового преломления. Этими инструментамивыступают категории референции, пропозиции, следования и др.

Можно также сказать, что философия языка со своими глобаль-ными категориями выступает в качестве метатеории языка, в товремя как лингвистика дает нам просто теории языка39. Предметфилософии языка образуется метаязыковыми категориями – ис-тины, референции и т. д. – и их метаязыковым отношением к лин-гвистике, а также к описательному пласту самой лингвистическойфилософии (занимающейся решением различных философскихпроблем через призму их языкового оформления). Философия язы-ка традиционно пересекается с логической семантикой.

Из того что анализ онтологии идеального доступен исключи-тельно через анализ языка, еще не следует, что всякий анализ язы-ка есть анализ онтологии идеального40. Тем не менее анализ языка

39 См.: Философия языка / под ред. Дж. Сёрля. М., 2004. С. 6–22.40 Обращение общеутвердительного должно проводиться с ограничением:

из того, что всякий анализ идеального есть анализ языка, еще не следует, чтовсякий анализ языка есть анализ онтологии идеального, а следует лишь то, чтонекоторые виды анализа языка будут анализом идеального.

51

приводил многих современных исследователей к открытию новыхобластей объективного идеального: «мысли» у Г. Фреге, «третьегомира» у К. Поппера и др. С точки зрения разрабатываемой указан-ными авторами онтологии «трех миров» абстрактные объекты ма-тематики не менее реальны и от языка независимы, чем объектыестественных наук.

Конечно, формы объективности, онтологический статус аб-страктных объектов могут толковаться и иным, отличным от «он-тологии трех миров», образом. В качестве примера достаточновспомнить атомистику Б. Рассела и Л. Витгенштейна, холизмУ. Куайна и Д. Дэвидсона и другие позиции.

Субъект познания, или эпистемический агент

К онтологическим основаниям теории познания можно отнес-ти и вопрос о познающем с его особенностями, инструментамипознания и существующими интеллектуальными ограничениями.Идея конечности познающего и наличия границ его возможнос-тей вряд ли может вызывать сомнение. Не следует путать идею ко-нечности познающего с агностицизмом. Например, было бы слиш-ком наивно определять позицию И. Канта как агностицизм лишьна основании того, что Канта интересуют существующие ограниче-ния познающего интеллекта. А кто же может усомниться, находясьв здравом уме, в существовании ограничений для человеческогоума? Например, никакой человек никогда не будет знать именавсех существующих на Земле людей. И что из этого следует? Что-бы получить агностицизм, должно быть признано не только то,1) что что-то недоступно нашему познанию, но и то, 2) что это что-тоопределимо как возможное знание (агностицизм в этом пунктенеизбежно противоречив). У Канта второго нет, для него областьпринципиально непознаваемого не может рассматриваться какпредмет возможного знания, но лишь как предмет нашей веры.

Более того, в области познания природы философия Кантане связана с наличием каких-либо ограничений. То есть Кант нигдене говорит о наличии каких-либо границ для нашего познания

52

природы. Природа же определяется им как совокупность фено-менов. Духи и черти не есть феномены, поэтому наличие у насграниц в познании духов и чертей не является наличием границдля науки по Канту. Похоже, что те, кто относил или относит Кан-та к агностикам, втайне мечтали или мечтают о познании духови чертей. Таковыми могут быть и некоторые представители рели-гиозной философии, и некоторые гегельянцы, марксисты, психо-аналитики и т. д. Кант представляется агностиком лишь для духо-видцев всех мастей, но не является никаким агностиком с точкизрения здравого рассмотрения ограничений, присущих человечес-кому познанию.

Не вызывает сомнения, что многие вопросы не только могут,но и должны в своих основаниях рассматриваться без отсылкик эпистемическому агенту. Например, наши исходные определе-ния информации, истины и некоторые другие в категории эписте-мического агента (познающего) не нуждаются. Если бы познающийвключался нами в содержание понятия информации или истин-ности, это было бы явно излишним включением, наподобие неко-торого «шума», лишь затемняющего соответствующие понятия.Именно в этом заключается рациональный смысл идеи «эпистемо-логии без субъекта знания» К. Поппера. Эпистемология не должнаначинаться с рассмотрения познающего, но должна прежде опреде-лить феномены истины, информации, значения, референции и ряддругих.

Учет эпистемического агента и его функции в процессе позна-ния в наибольшей степени понадобятся нам в гл. 3, когда мы обра-тимся к феномену знания. Конечность познающего заставляет насиногда, в некоторых аспектах, оставлять внешнюю, экстерналист-скую позицию смотреть на знание как на нечто «внутреннее». Дан-ный взгляд имеет и свои плюсы – позволяет обратиться к класси-ческому пропозициональному пониманию знания, сформулирован-ному у Платона и продолженному у И. Канта, который определяетвсякое опосредованное знание как имеющее форму суждения,а вслед за этим – к современной эпистемической логике, котораяне выходит за рамки чисто пропозициональной трактовки знания.

53

Несмотря на то что всякое опосредованное знание имеет, со-гласно Канту, форму суждения, не всякое суждение будет знанием,а лишь то, которое определяется возможным опытом и имеет син-тетический, т. е. расширяющий содержание исходных понятий,характер. Суждения, не связанные с возможным опытом, будут прос-то мышлением, но не будут познанием. Тем самым Кант отделяетширокую область мышления от более узкой области мышления,связанного с опытом, которое и есть познание в собственномсмысле слова. Синтетические, связанные с возможным опытом суж-дения делятся у Канта на 1) априорные – предшествующие данно-му опыту и его определяющие и 2) апостериорные – осуществляющиесинтез понятий на основе уже полученного, имеющегося опыта.

Не следует смешивать эпистемические ограничения с биоло-гическими, даже когда между теми и другими есть связь, – даннаясвязь является сугубо фактической, а не логической. Например,вполне возможно (мыслимо), чтобы конечные в своем интеллектеи познании существа не имели ограничений в продолжительнос-ти собственного существования. Вполне мыслимо также, чтобыбесконечные интеллекты («боги» или иные) являлись смертными(несмотря на то, что в религиях подобная точка зрения и не при-нята). Мы видим, что никакой необходимой связи между смерт-ностью и эпистемической конечностью (т. е. ограничениями)не существует.

Человек научился компенсировать свою когнитивную огра-ниченность с помощью различных физических и символическихинструментов. Человек оказался таким приматом, который можетбороться с собственной непосредственностью, отвергать очевид-ности собственных чувств, пересматривать самые фундаменталь-ные свои убеждения и т. д. И все это благодаря использованиюинструментов физических (различные приборы, приспособленияи т. д.) и символических (логика, математика и прочие символичес-кие системы). В определении Э. Кассирером человека в качестве«символического животного» присутствует много правды. Еще бо-лее точным и общим видится определение человека в качествевладеющего инструментами примата, потерявшего свою природ-

54

ную непосредственность, изменившего свое поведение и эколо-гию окружающего мира благодаря использованию интеллектуаль-ных и физических инструментов.

В современной метафизике (философии) происходит транс-формация субъект-объектного разделения, трансформация позна-вательного отношения познающего и познаваемого. Впервые дан-ное разделение начинает формироваться у Уильяма Оккама и егопоследователей – категории «субъектного бытия» и «объектного бы-тия» Оккама (до Оккама данные категории использовались лишьв логико-грамматическом значении). «Субъектное» для Оккама оз-начает независимое от познающего, а «объектное» есть зависи-мое от познающего бытие. Существовало обратное, по сравнениюс современным, толкование терминов. В философии Нового вре-мени, начиная с Р. Декарта, данное разделение инвертируется, тер-мины приобретают прямо противоположный смысл.

В современной философии данные категории уточняютсяи определяются более строго, чем в философии классической. Так,психические переживания и представления исключаются из пер-воначального эпистемологического анализа. Мысль перестает рас-сматриваться в качестве чего-то психического, выносится за рамкисодержания познающего сознания (у Г. Фреге и его последовате-лей). Возникает идея эпистемологии без субъекта знания (К. Поп-пер), смысл которой заключается в приоритете объективного зна-ния над знанием субъективным («непосредственным», «личност-ным» и т. п.).

Категория познающего субъекта должна исследоваться со-гласно «эпистемологии без субъекта знания» лишь во вторую оче-редь. Основанием данного решения выступает то, что действиясубъекта познания осмысленным образом можно анализироватьлишь после того, как мы разобрались в понятии знания, определи-ли, что такое знание. До определения термина «знание» всякийразговор о «субъекте знания» неизбежно оказывается достаточнонеопределенным. О субъекте знания без определения знания гово-рить бессмысленно, аналогично тому, как бессмысленно обсуж-дать возникновение чего-то без уточнения того, что же именно

55

у нас возникает (например, возникновение каких-либо феноме-нов культуры).

Но не ведет ли это к принижению иных культур? Нет, не ведет.Истинность и ложность уместны лишь в отношении утвержденийо фактах и/или в отношении высказываний формальных. Истин-ность и ложность не распространяются на ценностные и оценоч-ные высказывания. От неприменимости категории «истина» в об-ласти аксиологии происходит и так называемая «гильотина Юма»,утверждающая невыводимость суждений о должном из сужденийо сущем (и наоборот). Несмотря на то что некоторые (даже выдаю-щиеся) философы это оспаривали, мы не будем пока вникать в со-ответствующую дискуссию.

Следует также помнить, что субъект – это лишь теоретичес-кая идеализация познающего, а не сам познающий в своей эмпири-ческой данности. В частности, «трансцендентальный субъект» вов-се не есть какой-то эмпирический индивид. «Субъект познания»подобен экватору, материальной точке, идеальному газу, среднемуамериканцу, основному избирателю и прочим идеализациям.

Стремление к объективности может вырождаться, имитиро-ваться и пародироваться, например, может принимать формыидеологически нагруженной драматизации «смерти субъекта».Это звучит так же странно, как странно звучит слоган о смертиэкватора или среднестатистического индивида. Если же кто-тосовсем не желает использовать категорию «субъект», ему можнопосоветовать только одно: не использовать эту категорию, в томчисле устранить и свои собственные разговоры о «смерти субъек-та» и подобные как нечто неуместное. В современной литературепо искусственному интеллекту отчасти так и делается: никто нио каких субъектах и их смертях не говорит, а используется доста-точно нейтральная категория «агент» или «рациональный агент»(не путать с «иностранным агентом», «секретным агентом» или, ко-ротко, сексотом и т. д.!).

Так что категории «субъекта» и «объекта» вовсе не являются ка-кими-то обязательными и незаменимыми категориями. «Субъект»может быть заменен на «агент», «познающий», общая модель

56

познающего индивидуального разума – «трансцендентальныйсубъект» (= трансцендентальные основания познания) и т. д. Ана-логично изменяется и категория «объект», также имеющая мно-жество значений. Ситуация с категориями «субъект» и «объект»может доходить до смешного, в силу омонимии имеющихся значе-ний. Данные категории употребляются и в лингвистике (подле-жащее и дополнение), и в логике (субъект и предикат высказыва-ния) и т. д. Философ не имеет права на стремление к глупости, онне должен спекулировать на омонимии.

Немного иная пара категорий – это категории «субъектив-ного» и «объективного». Рассмотрение категорий «объективного»и «субъективного» должно учитывать возможное различие онто-логического и эпистемологического аспектов. Так, например, сно-видение есть нечто онтологически объективное, но эпистемоло-гически (в смысле достоверного познания) таковым считатьсяне может, даже в случае истинности ассоциированной с ним инфор-мации. И наоборот, адекватные понятия (представления и т. д.)могут рассматриваться в некоторых своих онтологических аспек-тах как нечто субъективное (зависящее от познающего), но явля-ются в то же время чем-то эпистемологически объективным.

Категория существования в контексте познания

Данный параграф систематизирует релевантные задачам эпис-темологии знания студентов в области онтологической проблема-тики, показывает взаимосвязь теории познания с онтологией. Сре-ди основных вопросов темы можно выделить проблему существо-вания идеальных объектов, проблему взаимосвязи истинностныхзначений высказываний некоторой теории с признанием суще-ствования тех или иных классов объектов, проблему онтологичес-ких обязательств теории.

Категории бытия и существования в аналитической филосо-фии, как правило, не различаются. Чаще употребляется категориясуществования. Отношение между категориями существованияи истины является отношением односторонней переводимости:

57

если нечто признается существующим, то высказывание, говоря-щее, что «существует это…», автоматически обязано призна-ваться нами истинным. Иначе мы получим противоречие, так какбудем говорить, что что-то существует, не признавая истиннымсобственное утверждение, что оно (это что-то) существует. Такимобразом, из существования истинность выводится.

Более строго и точно: если нечто признается существующим,то высказывание, говорящее, что «существует это...», автомати-чески обязано признаваться нами истинным, иначе мы полу-чим противоречие, так как будем говорить, что нечто существует,не признавая истинным собственное утверждение, что оно (это не-что) существует. Таким образом, из всякого утвердительного вы-сказывания о мире выводима истинность соответствующего емуэкзистенциального высказывания, а не только само это высказыва-ние. Выводимость самого экзистенциального высказывания назы-вается экзистенциальным обобщением: P(а) x.P(x), т. е. из ут-верждения вида P(а), где P(x) – некоторый предикат, а (a) – конс-танта (собственное имя какого-то объекта), следует x.P(x), т. е.следует утверждение о существовании некоторого объекта, выпол-няющего предикат P(x) (равно обладающего свойством P(x)).Таким образом, для наших целей может оказаться целесообраз-ным разграничение между семантическим высказыванием «Ис-тинно, что x.P(x)» и самим высказыванием «x.P(x)». ПолучаемP(а) x.P(x) «Истинно, что x.P(x)». А это значит, что суще-ствование влечет истинность семантического (метаязыкового) по-рядка. Данный процесс соответствует тому, что У. Куайн называлсемантическим восхождением.

Например, из утверждения истинности высказывания «Неко-торые кролики бегают» (т. е. из «”Некоторые кролики бегают”истинно») следует, что существуют кролики. Мы обязаны призна-вать существование кроликов, если признали истинность выска-зывания о бегающих кроликах. Однако что такое эти «кролики»,тем самым еще не предопределено. «Кроликами» могут оказать-ся даже и не вещи нашей вселенной (т. е. ограниченные в про-странстве материальные объекты), а нечто иное.

58

Например, как то мимоходом воображает и сам У. Куайн41,это могут быть пространственно-временные дополнения кроликов(мироздание минус кролик). Пространственно-временное дополне-ние означает всю вселенную без соответствующего объекта (кро-лика). Движение пространственно-временных дополнений кроли-ков окажется противоположным движению кроликов, но все выска-зывания о «кроликах» (пространственно-временных дополнениях)и их движении сохранят и свою форму, и свою истинность.

Заметьте, уважаемый читатель, что в этой воображаемой онто-логии таких объектов, как вещи, нет, а есть лишь пространствен-но-временные дополнения вещей («кролики», «люди» и т. д.). Ноничего не изменилось ни в объективном смысле, ни в отношениинаших собственных теорий!

Отношение между категориями истины и существования ока-зывается несимметричным. Из того, что всякое истинное выска-зывание, полученное в результате квантификации переменных, по-лагает существование соответствующих классу переменных ис-ходной пропозициональной формы объектов – согласно понятиюонтологических обязательств, еще не следует, что данное полага-ние единственно. Получается, что из истинности существованиеединственным образом не выводится. Вполне может оказаться, чтотаких полаганий может быть несколько, что и создает онтологи-ческую относительность.

От классов можно перейти к свойствам. Традиционная онтоло-гия говорит нам не столько об индивидуальных объектах, сколькооб их свойствах42, в том числе универсальных свойствах, так на-зываемых «категориях», объектов, которые существуют и могутвыступать в качестве предмета познания. Тем самым заданы грани-цы всякого осмысленного разговора о существующем. Утверждения

41 См.: Куайн У. Преследуя истину. М., 2014. С. 62.42 Всякое ли свойство может быть представлено в качестве особого класса

объектов? – Вопрос критический для определения предмета онтологии, но не прос-той. Особенно это касается универсальных свойств, с необходимостью предпо-лагающих в качестве класса весь рассматриваемый Универсум объектов. Не впол-не ясен нам и вопрос о возможности и целесообразности представления пустыхклассов в качестве некоторых свойств (или признаков) объектов.

´

59

о существовании, равно как и о несуществовании чего бы тони было, имеют строгие границы, за которыми данные утверж-дения превращаются в бессмыслицу.

Вопрос о том, как соотнести классический разговор о свойствахс современным разговором о классах вещей, не прост и не имеетединственного решения. В той мере, в какой у нас сохраняетсякатегория свойств, сохраняется и необходимость использованиянеклассических, интенсиональных логик. Вопрос о переводимостиинтенсиональных логик на язык экстенсиональной логики до сихпор не решен. Имеется гипотеза Р. Карнапа, оставляющего в своейсемантике значительное место интенсиональным языкам, о своди-мости всякого интенсионального языка к языку экстенсионально-му. Однако данная гипотеза к настоящему времени еще не доказа-на и не опровергнута.

Аналитическая онтология зависит от семантики, которая го-ворит, как правильно строить обозначающие выражения и выска-зывания. Задавая правила смысла, мы так или иначе оказыва-емся в сфере онтологии. Поэтому совсем не случайно основныенаправления современной философии опираются на философиюязыка и базовые категории онтологии детерминируются категори-ями семантики. Основные же отличия онтологии от семантикивидятся в том, что онтология предполагает отношения отожде-ствления и исчислимости объектов, а также переводит разговор освойствах в разговор о классах.

В настоящее время, благодаря У. Куайну, логическая семан-тика разделилась на собственно семантику языка, исследующуюзначения языковых выражений, проблему синонимичности и т. п.,и на теорию референции (теорию обозначения). В результате дан-ного разделения именно теория референции должна рассматри-ваться как основа аналитической онтологии. Теория референциианализирует обозначающие выражения и говорит о правилах их по-строения и использования.

Если мы правильно обозначаем, то мы умеем утверждатьсуществование или несуществование чего-либо. Наиболее значи-мым для развития теории референции стала в свое время теориядескрипций (обозначающих описаний) Б. Рассела.

60

Следующей проблемой является соотношение истинности и вре-мени. Ответ видится однозначно: время и каузальность оказыва-ются за скобками содержания понятия истинности высказываний.Высказывание есть такая сущность, которая обитает за рамкамивремени и пространства, что делает категорию истинности катего-рией вневременной, аналогично категориям логики или математики.

Глупо было бы спрашивать о времени истинности высказыва-ний о прошлом (в каузальном) смысле. Например, «Было ли истин-но в прошлом, что Брут убил Цезаря?» есть вопрос совершенно бес-смысленный. Если Брут убил Цезаря в прошлом, то высказываниео том, что он это сделал, само не относится к прошлому в каузаль-ном смысле, а имеет форму утверждения во вневременном настоя-щем (безразлично к реальному времени, в которое производитсясоответствующее утверждение).

Подобным образом и разговор о будущем не принадлежит кау-зально обусловленному будущему, а всегда принадлежит вневремен-ному настоящему, в котором утверждение и производится. То естьв высказываниях о будущем сами высказывания о будущем всег-да принадлежат настоящему, в то время как факт или событиес которым высказывание в настоящем коррелирует, не принадле-жит настоящему. Поэтому объективное истинностное значение вы-сказывание о будущем приобретает лишь при наличии соответ-ствующего будущего, в каузальном же настоящем оно лишено ка-кого-либо истинностного значения, т. е. не является подлиннымутверждением (предположения не есть утверждения).

Лингвистический повороти анализ категории существования

Первоначально, в конце XIX – начале XX в., философией язы-ка именовали исключительно семантику, идущую от австрийскогофилософа Г. Фреге. С его именем и связан так называемый «лин-гвистический поворот» в философии. В дальнейшем образовалисьтакие направления, как философская герменевтика и структура-

61

лизм (постструктурализм), с собственными системами категорийи методами использования языка в области исследования фило-софских проблем.

Особо следует отметить, что лингвистический поворот опирает-ся, в свою очередь, на рассмотренное нами ранее общее стремле-ние к объективности, на преодоление субъективистских тенденцийпредшествовавшего XIX в., проявлявшихся в виде психологизмаи историцизма43. Лингвистический поворот начинается с возрожде-ния на новых основаниях (по отношению к классике Нового време-ни) концепции объективной истины.

Лингвистический поворот формируется как методология ана-лиза философских проблем в конце XIX в. в рамках зарождающей-ся аналитической философии. Сам же термин «лингвистическийповорот» впервые возникает в 1967 г. в названии одноименногосборника (под ред. Р. Рорти). Лингвистический поворот как новоесредство анализа заключается в рассмотрении философских проб-лем через призму языка. Аналитику следует действовать строго фор-мально – смотреть только на языковое выражение (=форму) мыс-ли и не интересоваться ничьей «головой». Как писал К. Твардов-ский (основатель Львовско-Варшавской школы), когда жалуютсяна сложность языкового выражения якобы интересной мысли, сле-дует говорить о путаности или об отсутствии самой этой мысли.

Основанием философии Нового времени в области анализамысли и решения философских проблем была классическая фило-софия сознания, основанием современной философии стала фило-софия языка, включающая методологию лингвистического пово-рота. Для исследования языковой формы широко привлекается со-временная логика, что помогает расширить обоснование за рамкиумозаключений здравого смысла и интуитивной очевидности. Вы-ход за рамки методологии, идущей от Р. Декарта, позволяет выно-сить мысль за пределы человеческой «головы» (т. е. картезианскитрактуемого ума, сознания). У Г. Фреге мысль покидает простран-ство человеческого сознания.

43 См.: Пассмор Дж. Сто лет философии. М., 1998. Гл. 8. С. 134–135.

62

Методология лингвистического поворота не имеет прямо-го отношения ни к лингвистике, ни к исследованию естественногоязыка. Не в разговорах о языке смысл лингвистического поворота,а в использовании языкового анализа мысли как инструмента ре-шения собственно философских проблем, в использовании неоче-видных и технически опосредованных методов исследования мыс-ли и проблем философии через их языковую форму. Ни мысль,ни философская проблема не обладают непосредственной дан-ностью, они недоступны ни внешнему, ни внутреннему опыту.Объективному исследованию доступна лишь языковая формамысли (проблемы). Иного пути анализа не существует, необходи-мо эксплицитно и последовательно ограничиться исследованиемисключительно языковой формы, не претендуя на какую-либо не-посредственную данность.

Одним из первых, кто сформулировал новые принципы, веду-щие к лингвистическому повороту, был Г. Фреге. В «Основанияхарифметики» он пишет: «В этом исследовании как основных я при-держиваюсь следующих правил:

– строго отделять психологическое от логического, субъектив-ное от объективного;

– о значении слова нужно спрашивать не в его обособленнос-ти, а в контексте предложения;

– не терять из виду различие между понятием и предметом»44.Первое правило можно назвать «поворотом к объективности»

(Дж. Пассмор). Возрождение понятия объективности и объективнойистины на новых основаниях, более четкое, по сравнению с карте-зианством, разграничение между объективным и субъективнымпротивостояло господствующим в конце XIX в. тенденциям пси-хологизма и историцизма.

Второе правило можно назвать принципом композициональ-ности значения, говорящим о зависимости значения некоторогоэлемента от значения целого, в которое данный элемент входит. Ин-тересное развитие указанного принципа можно наблюдать в фи-

44 Фреге Г. Основоположения арифметики // Фреге Г. Логико-философскиетруды: (Пути философии). Новосибирск, 2008. С. 139.

63

лософии языка Д. Дэвидсона, согласно которому значение словаопределяется его «вкладом в условия истинности», включающегоданное слово предложения. Как значение слова детерминируетсяконтекстом целого предложения, так и значение предложения де-терминируется прочими предложениями языка. Перенос принципакомпозициональности на целое предложение мы находим в лингви-стическом анализе позднего Л. Витгенштейна и его последовате-лей. Возникновение термина «лингвистический поворот» в 60-е гг.произошло под влиянием именно философии лингвистическогоанализа. Принцип композициональности дополняется принципомконтекстуальности, в котором говорится о зависимости значе-ния целого предложения от контекста.

Третье правило необходимо прежде всего для философии науки:для исследования абстрактных объектов оснований математики,идеализированных и ненаблюдаемых объектов современной физи-ки и т. д. В указанных областях не всегда просто провести разгра-ничение между предметами и понятиями. Например, не простоинтерпретировать вопрос о существовании квадратного корня не-которого числа. Очевидно, что существование квадратного корняследует отличать от существования самого числа в качестве аб-страктного предмета.

Вслед за новой трактовкой объективности истины формирует-ся и новая трактовка категории существования. Создаются новыеметоды исследования проблемы существования, позволяющиеокончательно разрешить некоторые парадоксы, перед которымибыла бессильна классическая философия (например, проблемаистинности отрицательных экзистенциальных высказываний).

В классической философии категории существования и бытиястали разграничиваться в философии средневековых схоластов, ко-торые связывали существование с тварным миром, а Бытие – с ми-ром иным. На данном разграничении держится онтологическое до-казательство бытия бога Ансельма Кентерберийского (а в даль-нейшем Г. В. Ф. Гегеля, К. Геделя и др.). Послекантовские критикионтологического доказательства обычно не разграничивают кате-гории бытия и сущего. В частности, эти категории не разграничи-ваются у большинства представителей аналитической философии.

64

Экзистенциальные (от лат. existe – существую) высказыва-ния – это такие высказывания, в которых утверждается или отри-цается существование чего-либо. Высказывания, отрицающие су-ществование чего-либо, называются отрицательными экзистенци-альными высказываниями.

Решение вопросов существования через анализ экзистенци-альных высказываний соответствует методологии лингвистичес-кого поворота. При этом онтологический статус категории суще-ствования может пониматься двумя способами: 1) онтология говоритнам о том, «что есть» (существует, имеется) в мире; 2) онтологияговорит нам о том, что мы обязаны принимать (признавать) в ка-честве существующего, согласно нашим собственным суждениямо том, что является истинным. В первом случае говорится не столь-ко об отдельных объектах, сколько о категориях объектов. Во вто-ром случае разговор также идет о категориях объектов, но разговорболее опосредованный, релятивизованный к некоторому языку.

Категории существования и истины взаимосвязаны: если экзис-тенциальное высказывание, говорящее, что «существует нечто…»,признается нами истинным, то это «нечто», о котором и говоритсяв экзистенциальном высказывании, не может не признаватьсянами существующим. Иначе мы получим противоречие, так какбудем говорить, что что-то не существует, признавая истиннымутверждение, что оно («это») существует.

Традиционная онтология говорит нам не столько об индивиду-альных объектах, сколько о свойствах объектов; свойства обозна-чаются предикатом высказывания, в том числе универсальныесвойства, категории объектов, которые существуют, могут мыс-литься и выступать в качестве предмета познания. Возникает проб-лема возможности толкования существования как некоторогосвойства. Вслед за кантовским тезисом «бытие (=существование)не является реальным предикатом» большинство философов-анали-тиков отвергают возможность рассмотрения существования в ка-честве реального свойства вещей. В тезисе Канта ничто не будетпонятно тому, для кого непонятен термин предикат, для которогомы давали определение ранее, а также термин реальный предикат.

65

Термин «предикат» мы уже объясняли, а реальным предика-том, при всякой сколько-нибудь здравой интерпретации мыслиКанта, должен оказаться предикат первого порядка, т. е. свой-ства свойств (или отношений) реальными предикатами никак ужене являются. Только объектная квантификация предикатов пер-вого порядка связана с онтологическими обязательствами.

Через границы осмысленного разговора о существующем онто-логия взаимодействует с семантикой. И обратно, задавая правиласмысла, семантика определяет сферу возможной онтологии. В рам-ках философии языка базовые категории онтологии детерминиру-ются категориями семантики. В отличие от семантики онтологияопределяет отношения 1) отождествления и 2) исчислимости объек-тов, а также трансформирует высказывания о свойствах в выска-зывания о классах объектов.

Возникающие в семантике новые методы исследования проб-лемы существования позволяют разрешить некоторые парадоксы,перед которыми была бессильна классическая философия. Отрица-тельные экзистенциальные высказывания формы «X не существу-ет» приводили к парадоксам.

С парадоксом отрицательных экзистенциальных высказыва-ний связано знаменитое онтологическое доказательство Ансель-ма Кентерберийского, которое мы уже рассматривали ранее. Ан-сельм задает определение Бога как совершеннейшего существа –как совокупность всех мыслимых совершенств, которые и образу-ют содержание идеи Бога. Далее он успешно доказывает, что еслимы признаем совершенство одним из предикатов, входящих в со-держание идеи Бога, то предположение о несуществовании Бога(отрицательное экзистенциальное высказывание, что Бог не суще-ствует) ведет к логическому противоречию, т. е. к абсурду.

Модификацией ансельмовского доказательства можно считатьдедуктивное доказательство великого логика и математика XX в.Курта Геделя, который из пяти аксиом, включающих также и ак-сиому о признании существования свойством (четвертая из пятигеделевских аксиом), получает логический вывод о том, что Богсуществует. Геделевская дедукция легко переводится на компью-терный язык, и компьютер подтверждает ее безошибочность.

66

Основная проблема связана с тем, следует ли нам признаватьсуществование некоторым свойством, т. е. предикатом? Отрица-тельно отвечали на данный вопрос в рамках классической филосо-фии, вопреки Ансельму и Геделю, Фома Аквинский и ИммануилКант. В современной же философии данный вопрос исследовалсятакими авторами, как Г. Фреге, Дж. Э. Мур, Н. Малкольм, и рядомдругих.

Иллюзия парадоксальности отрицательных экзистенциаль-ных высказываний, утверждающих несуществование некоторого‘X’, порождается тем, что имя несуществующего предмета пред-полагает мышление о данном предмете, а значит, и признание«в некотором смысле» соответствующего предмета существую-щим. Лишь Б. Рассел предложил окончательное (для классичес-кой логики предикатов) разрешение проблемы отрицательных эк-зистенциальных высказываний в своей теории дескрипций. Кор-ректный логический анализ отрицательного экзистенциальноговысказывания и устранение в его парафразе псевдообозначающихконструкций позволяют устранить кажущуюся парадоксальность,связанную с требованием вводить особый предмет по имени ‘X’.В таких обозначающих выражениях, рассмотренных Б. Расселомкак определенные дескрипции, экзистенциальная нагрузка пере-ходит с имен на переменные. Логические же имена собственныеу Рассела признаются и сохраняются, но ограничиваются доста-точно узкой областью «знания знакомства». Чтобы и логическиеимена собственные свести к переменным, потребовались дополни-тельные конструкции, предложенные У. Куайном.

Понятие «онтологических обязательств»

Вот как характеризует данное понятие А. Пап: «Куайн предло-жил вызвавший много споров критерий чьих-либо обязательствперед специального вида онтологией: смотрите на переменныеквантификации в его языке. Если они принадлежат к исходнойсимволике, тогда пользователь этого языка обязан считать суще-ствующими те сущности, на области которых переменные при-

67

нимают значения (курсив мой. – Д. А.). Но Куайн, насколько мнеизвестно, не обсуждал вопрос, что значит сказать, что подобныесущности существуют [на самом деле]. Далее, в рамках реалисти-ческого языка мы принимаем во внимание только утверждениясуществования определенных объектов, а не те, которые можнобыло бы назвать категориальными. Другими словами, принимают-ся во внимание такие высказывания, как “Существуют атрибуты(или суждения), выполняющие функцию f (q) (или ( f (р))”, – на-пример, “Существуют суждения, которые никто не полагает, суще-ствуют атрибуты, которыми наделен только один индивидуум”, ноне высказывания вроде “Существуют атрибуты (или суждения)”.В карнаповской терминологии утверждения существования кате-горий объектов являются внешними по отношению к данному язы-ку (отнесены к семантике. – Д. А.)»45.

У. Куайн, как и Б. Рассел, использует анализ и логическую ре-конструкцию высказываний средствами языка логики предикатов,но идет дальше в своем переносе онтологической нагрузки с именна переменные. В частности, Куайн считает, что понятие имени соб-ственного избыточно для конечного (элементарного) словаря мета-языкового описания и может быть устранено. Онтологические обя-зательства полностью переносятся на квантифицированные пере-менные, задающие некоторые классы объектов: «Быть – значитбыть значением квантифицированной переменной». Квантифика-ция связанных переменных выводит нас на проблемы референции,индивидуации и тождества тех сущностей, которые признаютсясуществующими: «Нет сущности без идентичности» («no entitywithout identity»).

Следует уточнить, что квантификация переменных с необходи-мостью порождает онтологические обязательства только в случаеобъектной интерпретации кванторов, при которой полагается, чтопеременная пробегает по некоторому множеству объектов. В случаеже подстановочной интерпретации кванторов, когда полагается,

45 Пап А. Семантика и необходимая истина: Исследование оснований анали-тической философии. М., 2002. С. 181.

68

что переменная пробегает по множеству имен объектов, проблемаонтологических обязательств по-прежнему остается недостаточнопроясненной.

Наряду с онтологией теории Куайн выделяет идеологию тео-рии. Наши теории детерминируются не только объектами мира,но и особенностями используемого языка. Можно вспомнить по-нятие «концептуального каркаса», идущее от учителя Куайна –Р. Карнапа. Можно сказать, что идеология некоторой теории естьвклад языка данной теории в получаемое посредством данной тео-рии знание.

Куайн дает разграничение теории значения и теории референ-ции, считая лишь последнюю онтологически значимой, однако онотрицает разграничение Карнапа между семантикой и онтологией,между вопросами внешними для некоторого языка (семантика,выбор языка, принцип толерантности) и вопросами внутренними(онтология). Согласно Куайну всякое высказывание смотрит и во-вне – в сторону мира, и вовнутрь языковой системы. Язык естьнекоторая целостность (принцип холизма), которая соотнесена с ми-ром лишь на периферии, однако обязательно соотнесена с ним,по крайней мере в рамках теории референции.

Референция к объектам мира в рамках наших теорий создаетонтологию как нечто независимое от нас в качестве познающих,несмотря на то, что строится онтология, исходя из результатов на-шего познания, как нечто производное от истинного содержаниянаших теорий. Семантический, интенсиональный компонент нашихязыков, без которого только не могут существовать теории, создаетдругого рода зависимость – зависимость знания от концептуаль-ных особенностей используемых нами языков. Поэтому идеологиютеории можно считать релятивным и даже субъективным элемен-том познания.

Г. Кюнг так передает трактовку онтологических обязательстввеликим логиком XX в. Алонозо Черчем: «В отношении этого кри-терия Черч устанавливает следующее:

(а) онтологические обязательства некоторого языка связаныс его “аналитическими” предложениями (т. е. с теми предложе-

69

ниями, истинность которых логически следует из семантики язы-ка, которые выводимы из аксиом этого языка с помощью его се-мантических правил);

(б) онтологические обязательства в первую очередь связаныс утвердительными предложениями, содержащими квантор суще-ствования (т. е. с общими экзистенциальными утверждениями),поскольку существуют системы, хотя и не относящиеся к обыч-ным стандартным системам логики, в которых отрицательные эк-зистенциальные утверждения, или предложения с квантором общ-ности, не влекут онтологических обязательств;

(в) предложение вида “(x)(Px)” предполагает существованиетаких сущностей x, для которых верно Px. Например, предложение“(x) (x > 101000)” предполагает существование не только положи-тельных целых чисел, но предполагает нечто большее, а именносуществование чисел больших, чем 101000;

(г) понятие “онтологического обязательства” является интенсио-нальным, ибо говорит о классе понятий (интенсионале), а не прос-то о некотором классе. Например, предположение о существованииединорогов не то же самое, что предположение о существованиифиолетовых слонов, хотя оба эти класса пусты и, следовательно,экстенсионально эквивалентны»46.

Онтологическая относительность – новое понятие, разра-ботанное в философии У. Куайна. Смысл данного понятия связанс идеями множественности и неопределенности референции. По-скольку система объектов задается референцией, постольку сохра-няется возможность, что один и тот же термин может иметь раз-ную референцию в рамках одного и того же истинного высказыва-ния. Равным образом и системы значений квантифицированныхпеременных высказываний наших теорий могут оказаться различ-ными, а онтология задается именно квантифицированными пере-менными: «быть – значит быть значением квантифицированной пе-ременной» (Куайн).

Как онтологическая относительность, так и неопределенностьреференции говорят, что все наши теории недоопределены опытом,

46 Кюнг Г. Онтология и логический анализ языка. М., 1999. С. 165.

70

что одному и тому же опытному содержанию могут соответство-вать альтернативные и даже логически несовместимые теории.Следующий вывод Куайна говорит о вторичности онтологии по от-ношению к истинности высказываний, которая определяется ре-акциями принятия или отрицания соответствующих высказыва-ний на основе имеющихся чувственных стимулов. Получается, чтоистинность не релятивизируется и имеет более прямую связь с ми-ром, чем референция и система объектов, которая из референцииследует (онтология).

Пример относительности онтологического членения мира:предположим, что во всех истинных высказываниях наших наукмы вместо вещей будем иметь в виду в качестве значений про-странственно-временные дополнения соответствующих вещей.Например, вместо кролика будем обозначать словом «кролик» всюоставшуюся часть вселенной, получаемую вычитанием данногокролика. Высказывания 1) «кролик бежит» и 2) «пространственно-временное дополнение вселенной перемещается (“бежит”)» ока-зываются при этом эмпирически эквивалентными. При подобнойзамене все утверждения о мире сохраняют свои истинностные зна-чения, наука не пострадает, но онтология окажется существенноиной, чем мир, состоящий из привычных для нас вещей.

Онтология и референция

Критика языка – дело древнее и достойное, – можно вспом-нить Сократа с его въедливым анализом и исправлением обыден-ных понятий, Аристотеля с его классификациями всех возможныхзначений того или иного слова, Бэкона с его идолами рынка (пло-щади), Лейбница с его характеристикой и исчислением универса-лий и многих других. Все перечисленные мыслители были есте-ственным языком в тех или иных аспектах не удовлетворены,стремились его уточнить и переделать. Никто из названных мыс-лителей в своем творчестве никогда не стремился исключительнок доставлению удовольствия читателю (слушателю).

71

Противоположная тенденция – это риторы, начиная с Прота-гора и Горгия и заканчивая М. Хайдеггером, поздним Л. Витген-штейном и их последователями. Риторам естественный язык ви-делся парадигмой нашего мышления. Противоположная, «ритори-ческая» тенденция начинает развиваться у философов-аналитиковвторичным и производным образом – поздний Витгенштейн, лин-гвистическая феноменология Дж. Остина и др.

Начиная с Готлоба Фреге практически все ранние аналитикизанимались критикой языка. В частности, Фреге подчеркивал ог-ромное значение специальных языков в области познания, котороеочевидно даже в случаях использования цифровой записи для сче-та. Для Фреге естественный язык несовершенен и неадекватеннашему научному мышлению, для которого нужны специальныеинструменты – символические языки, одним из которых выступалсозданный им самим символический язык логики («шрифт поня-тий»). Критиком языка был ранний Л. Витгенштейн, стремивший-ся к искусственному символическому языку, который превзошел быи фрегевский «шрифт понятий», и расселловский язык логикипредикатов. Ранний Витгенштейн говорил, что язык «переодеваетмысли», что грамматика скрывает логику.

На логическом уровне наши грамматически правильные ут-верждения могут оказаться отрицаниями, а грамматически пра-вильные отрицания – утверждениями, грамматические имена мо-гут оказаться описаниями, повествовательные формы могут ока-заться не только утверждениями, но и предположениями и т. д.

Наконец, вершиной данной тенденции можно считать построе-ние теории обозначения (референции) Бертраном Расселом, кото-рый развел имена в грамматическом смысле и имена в логическомсмысле («логические имена собственные»). Логические имена соб-ственные связаны с объектами либо через наше непосредствен-ное знание – «знание знакомство». С описаниями дело обстоит не-много сложней. Для разоблачения и устранения имен в граммати-ческом смысле, которые не есть настоящие имена, а есть скрытыедескрипции, Рассел создал специальную теорию парафраза всех вы-сказываний на язык логики предикатов – свою знаменитую теорию

72

дескрипций. Теория дескрипций предназначена для отделения оп-ределенных дескрипций, которые могут использоваться для обо-значения объектов («референции»), от языковых выражений, ре-ференции не имеющих.

Итак, мы видели, что онтология определяется через теорию ре-ференции. Референция термина – это указание на объект, обозна-чение объекта данным термином. В более широком смысле под ре-ференцией можно понимать указание на предмет (вид, классобъектов). В последнем случае аппарат референции – единичныетермины, кванторы и тождество – дополняется предикатами, в ка-честве референции которых можно рассматривать класс объектов,выполняющий данный предикат. Теория референции изучает каклингвистические, так и экстралингвистические факторы указанияна объекты. Лингвистические аспекты принадлежат семантике,экстралингвистические – языковой прагматике. В частности, частоиспользуется разграничение между референцией говорящего и ре-ференцией семантической.

О референции писал уже Дж. С. Милль, разделявший денота-цию (= референцию) и коннотацию языковых выражений. Пер-вой же развернутой теорией референции стала теория дескрипцийБ. Рассела, в которой доказывается, что дескрипция (=описание)не способна сама по себе гарантировать референцию, что самипо себе референцию гарантируют лишь такие выражения, как ло-гические имена собственные, опирающиеся на «знание знаком-ство». Таковы прежде всего указательные местоимения и именачувственно воспринимаемых качеств. Рассел демонстрирует, чтограмматическое имя не всегда есть подлинное, обозначающее имя,во многих случаях грамматическое имя собственное есть скры-тое описание. Необходимо выявить скрытую за грамматикой фор-мой логическую форму, а затем устранить все лишние сущности,оставив лишь неустранимые, связанные со «знанием знакомством»термины.

В логическом позитивизме (Р. Карнап, М. Шлик и др.) при-нимался принцип верификации, согласно которому отсутствие ре-ференции к реальным объектам у термина рассматривалось как

73

достаточное основание отсутствия значения у включающего дан-ный термин высказывания. «Верификация» буквально значит«проверка истинности» (лат.), но в специальном значении терминупотребляется для обозначения возможности опытного (= эмпири-ческого) подтверждения истинности высказываний. Принцип ве-рификации предполагает сводимость научного знания к опыту.

В критическом рационализме на первый план выходит прин-цип фальсификации. «Фальсификация» толкуется как возможностьопровержения, т. е. как возможность опытного (= эмпирического)обоснования ложности тех или иных высказываний. А если лож-ность высказывания не удается обосновать, то подобную «неудач-ную» попытку можно толковать как некоторую удачу, как обосно-вание истинности данного высказывания, что и делает К. Попперв своем гипотетико-дедуктивном подходе. Для классической ло-гики с двузначным – истина/ложь – истинностным значением от-рицание ложности есть (должно толковаться как) истинность.Принцип фальсификации предполагает невозможность сведениянаучного знания к опыту, а значит, и невозможность индукции со-держательного типа (операция же математической индукции, пред-полагающая наличие бесконечной последовательности, при этомне отрицается).

У. Куайн требует проводить разграничение между теорией ре-ференции и теорией значения, так как в языке логики первогопорядка референция терминов может совпадать без совпадениязначения этих терминов. По Куайну онтология определяется рефе-ренцией квантифицируемых переменных, входящих в высказыва-ния наших теорий. Куайн также показывает неопределенность ре-ференции, вторичность референции и онтологии по отношениюк истинности высказывания, устанавливаемой до референциик объектам уже на уровне чувственной стимуляции (принятияили непринятия данных высказываний). Д. Дэвидсон, вслед за Куай-ном, также проводит обоснование неопределенности референции,но, в отличие от Куайна, приходит к выводу о необязательности дан-ного понятия для теории языка.

74

«Новые теории референции» стремятся отказаться от платони-ческих сущностей – смыслов, языковых значений и др., характер-ных для классической, фрегевской семантики, чтобы представитьболее адекватную и менее проблемную семантику для имен соб-ственных (С. Крипке и др.), а также для имен естественных видов(С. Крипке, Х. Патнэм и др.). Центральной категорией становитсяпонятие жестких десигнаторов, которые являются такими терми-нами, которые обозначают один и тот же объект (= индивид) во всехвозможных мирах (действительный мир также необходимо естьодин из возможных миров). Крипке и Патнэм доказывают, что тож-дество между жесткими десигнаторами всегда есть тождество не-обходимое, независимо от того, как мы к нему пришли – эмпи-рически или априорно.

Понятие возможного мира зарождается в философии Г. Лейб-ница. По Лейбницу возможные миры есть возможные положениявещей или возможные направления развития событий в мире. Дей-ствительный мир оказывается частным случаем возможных ми-ров, особым возможным миром, а именно самым совершеннымиз возможных миров. Как отмечал Б. Рассел, есть еще одна интер-претация действительного мира в качестве наиболее совозмож-ного (когерентного, согласованного). Данная интерпретация при-сутствует в неопубликованных рукописях Лейбница.

Необычайно важными понятиями, возникшими в контекстеидеи возможных миров, являются понятия двух типов истинности:истин необходимых, «истин разума» по Лейбницу и истин случай-ных, фактических – «истин факта» по Лейбницу. Идея данногоразграничения связана с тем, что человеческий интеллект коне-чен, что он не способен просчитать все возможные миры (все ситуа-ции, положения дел и т. п.). Поэтому человек не может оставатьсячистым логиком, таким как божественный интеллект; человек нуж-дается в оглядке на действительный мир, нуждается в чувствен-ном познании действительного мира. Действительный мир, вневсякого сомнения, является возможным миром, т. е. не противоре-чит никаким законам логики, он даже особый, наиболее совер-шенный мир из всех прочих возможностей. Чувственное познание

75

этого выделенного возможного мира, каковым и является действи-тельный мир, приводит к случайным истинам, к истинам факта.

В качестве примера истин разума можно привести математи-ческие или логические истины. Например, «Если Коля выше Пети,а Петя выше Маши, то Коля выше Маши». И что бы ни происходи-ло в возможных мирах, например, Коля каким-то образом становил-ся ниже, в силу тех или иных причин, – ничто не имеет значения,если он по-прежнему выше Пети, а Петя выше Маши. В качествепримера истин факта можно привести конечность и константностьскорости света. Вполне возможно логически двигаться и с большей,чем у света, и даже с бесконечной скоростью. Логика ограничива-ет нас в гораздо меньшей степени, чем все прочие законы физики,химии, биологии и т. д. Логика защищает нас только от нас самих(в случае возникновения противоречия).

В современной философии (метафизике, философии сознанияи т. д.) понятие возможных миров формулируется на языке тойили иной системы модальной логики. Большое значение для разра-ботки понятия возможных миров имеют исследования С. Крипке,Я. Хинтикки и ряда других мыслителей. Для онтологии и теориипознания важна интерпретация онтологического статуса возмож-ных миров, их реальности (гипостазирование возможных миров)или нереальности (критика модального реализма), а также пробле-ма соотношения с действительным миром.

Возможный мир определяется как логически непротиворе-чивый. У Лейбница мы находим двойную интерпретацию понятиядействительного мира как одного из возможных миров: 1) как наибо-лее совершенного из возможных миров (предмет Теодицеи); 2) какнаиболее когерентного (согласованного) из возможных миров. Сле-дует заметить, что консистентность, формальная непротиворечивостьобразует минимальное требование когерентности для возможногомира. Проще говоря, возможный мир не должен выходить за рам-ки требований логики. Тем не менее могут быть нетривиальныенарушения логики в рамках семантики возможных миров, обнару-жение которых требует дополнительного анализа. Это порождаетпонятие «невозможных возможных миров» (Я. Хинтикка).

76

Новые теории референции являются каузальными теориями,т. е. референция, закрепленная за некоторым термином в первомего употреблении (акт «крещения» объекта), передается всем по-следующим употреблениям в качестве причины их указательнойфункции. Каузальное объяснение референции дополняется социо-лингвистической гипотезой (Х. Патнэм), говорящей о том, что в об-ществе существуют специалисты (эксперты), которые гарантиру-ют, что указание производится на один и тот же объект во всехмирах. Например, физики или химики хорошо знают, что такое зо-лото, а поэтому определяют и гарантируют, когда термин «золото»используется адекватно, а когда нет.

Переход к двухуровневой семантике неклассического типа, какв новой теории референции, может успешно совмещаться с воз-рождением некоторых идей традиционной метафизики, напри-мер, квазиаристотелевских «сущностей» (С. Крипке). Например,сущностью человеческого индивида считается набор генетичес-кой информации, обусловливающей его особенности, сущностьюводы или золота считается их химическая структура и т. д.

Вслед за Крипке, Хилари Патнэм приводит ряд опровергаю-щих семантический релятивизм аргументов, доказывающих не-возможность изменения значений имен или терминов естествен-ных видов. Патнэм соглашается с девизом Пола Зиффа: «не следуетпостулировать без необходимости различия в значении»47. Опро-вержение релятивизма Патнэмом опирается на идею зависимостизначения терминов от наших теорий, говорящих о мире и находя-щихся в состоянии постоянного развития, прогресса. Идея прогрес-са теорий требует возможности понимания иной, более совершен-ной теории и значения всех ее терминов. В работе «Как нельзя гово-рить о значении»48 Патнэм демонстрирует софистический характераргументов релятивиста, который вынужден как бы «сидеть на двухстульях» – 1) то говорить о значении в смысле его обусловленностинашими теориями, 2) то перескакивать на обыденное понимание

47 Цит. по: Пассмор Дж. Современные философы. М., 2002. С. 103.48 См.: Патнэм Х. Как нельзя говорить о значении // Патнэм Х. Философия

сознания. М., 1999. С. 146–163.

77

значения как некоторой необусловленной константы, а это явля-ется софистикой.

Атомизм Л. Витгенштейна отличен от атомизма Б. Рассела: ато-мы для Витгенштейна не являются обозначающими выражениями...Атомы образуют молекулы – сложные выражения. Важно отметитьонтологическую автономность атомов: ни один атомарный фактне зависит ни от какого иного атомарного факта. Таблица истиннос-ти выступает алгоритмом анализа смысла (значением предложенияу Витгенштейна не обладают) сложных выражений. Каждой стро-ке в таблице истинности соответствует некоторый возможный мир.

Вернемся к эволюции логического атомизма, а точнее к отхо-ду от классических версий логического атомизма в работах одно-го из наиболее значимых для современной эпистемологии мысли-телей Рудольфа Карнапа.

Р. Карнап принимает эмпиристский редукционизм в отноше-нии протокольных высказываний, достаточно близкий к атомиз-му. Основное отличие от атомизма Рассела в том, что Рассел на-чинает с существования объектов логических имен собственных,Карнап же начинает с истинности протокольных высказываний,а существование объектов, соответствующих конституентам вы-сказывания, делает производным от истинности высказывания.Здесь намечается некоторый отход от принципов атомизма. Це-лостность предложения предшествует атомам, из которых оносостоит. Это еще не холизм, но уже некоторая онтологическая ре-дакция фрегевского принципа композициональности, могущаяпривести к холизму.

Карнапом вводится понятие полного описания состояний какисчерпывающего набора комбинаций всех атомарных фактов. В об-ласти же семантики Карнапом предлагается метод экстенсионалаи интенсионала, идущий от трехуровневой семантики Г. Фреге. Сле-дует заметить, что трехуровневые семантики сохраняют свою акту-альность благодаря работам Р. Карнапа, К. И. Льюиса, Дж. Сёрляи ряда других авторов. Проблемы трехуровневых семантик отмечалуже Б. Рассел. В дальнейшем же их критику можно найти в рам-ках «новой теории референции».

78

Наряду с терминами для обозначения индивидных сущностейКарнап признает термины для обозначения классов и других аб-страктных объектов. Предикатные знаки в семантике Карнапа мо-гут интерпретироваться как обозначающие выражения. Карнапне отходит от платонизма дальше, чем Рассел. Немного модернизи-руя позицию Карнапа, можно связать экстенсионал знака с множе-ством обозначаемых данным знаком индивидов во всех возмож-ных мирах, а интенсионал знака – с функцией выбора некотороговозможного мира, хотя сам Карнап к терминологии семантики воз-можных миров в ее современном виде еще не прибегает.

Карнап первым осуществляет релятивизацию онтологии. Имразделяются внешние и внутренние вопросы с точки зрения не-которого языка, «языкового каркаса». Внешние вопросы не явля-ются научными вопросами. Например, не является научным вопросо том, будем ли мы говорить о числах в рамках теории множествили в рамках какой-то иной альтернативной системы, вроде мерео-логии С. Лесневского. Еще один пример – безразличие выборафизикалистского или феноменалистского языка. Выбор языка и егосемантики для Карнапа есть нечто конвенциональное. Очевидно,что имеются в виду искусственные языки. Онтология же производ-на от принятой нами семантики, таким образом, у Карнапа прово-дится разграничение между семантикой и онтологией.

Данное разграничение, предлагаемое Р. Карнапом, имеет кан-тианские черты, оно напоминает разграничение ноуменальногои феноменального в философии И. Канта. Основное отличие за-ключается в том, что область внешних вопросов принадлежит ло-гической семантике, которую Карнап определяет как дисциплинуаналитическую и конвенциональную, для синтетического a prioriместа не остается (как и у многих других философов-аналитиковнеопозитивистского направления).

Производность онтологии от научных теорий, ее релятивист-ский характер и вторичность признаются и У. Куайном. У Куайнамы видим еще больший отход от онтологии атомизма в направлениионтологии холизма. При этом холизм Куайна сочетается с более но-миналистической онтологией, чем у Рассела или Карнапа. Холизм

79

и номинализм прекрасно совместимы, если отказаться от атомиз-ма. Куайн проводит защиту отологического номинализма в своихработах. Подчеркивая ценность принципа «бритвы Оккама», Ку-айн разделяет всех философов на два лагеря – «сторонников боро-ды Платона» и «сторонников бритвы Оккама», между которымиидет тысячелетняя борьба. Очевидно, что сам Куайн – за партиюбритвы Оккама, он готов побрить всякую распространяющую по-дозрительные онтологические сущности бороду («нечисть»).

В связи с развитием такого направления первой половиныXX в., как лингвистическая философия, на первый план выходитязыковая прагматика, т. е. уже не столько семантика и синтаксисязыка, сколько его употребление. Естественный язык приобретаетпарадигмальное значение, а построение искусственных, формали-зованных языков отходит на второй план. В рамках лингвистичес-кой философии можно выделить теорию речевых актов Дж. Остина,Дж. Сёрля, П. Грайса и других исследователей и теорию языковыхигр позднего Л. Витгенштейна. Этим лингвистическая филосо-фия далеко не исчерпывается, например, можно указать на иссле-дование категорий и философию сознания Г. Райла, значение работкоторого для последующей философии трудно переоценить, темне менее мы ограничимся рассмотрением лишь двух указанныхконцепций.

Теория речевых актов демонстрирует, что философия можетсо временем трансформироваться в позитивную науку, в данномслучае в направление лингвистики. В теории речевых актов выде-ляются различные типы высказываний, анализируются их конвен-циональные правила и функции, иногда далеко выходящие за рамкипознавательных функций. В частности, выделяется такой интерес-ный тип высказываний, как перформативные высказывания, про-изнесение которых равняется совершению некоторых социальныхдействий: именования чего-либо некоторым именем, обещаниякому-либо чего-либо, побуждения к чему-либо и т. д. При этомистинность и ложность ограничиваются лишь областью утверди-тельных высказываний, но не исчерпывает последнюю, – дажеу утвердительных высказываний могут иметься и какие-то иные

80

цели, чем истинность/ложность (Дж. Остин). Дж. Сёрль говорито двух направлениях соответствия: 1) от слов (высказываний) к ми-ру и 2) от мира к словам о нем (область желаний и намерений).Это разделение у Сёрля связано с разграничением между теорети-ческой, познавательной рациональностью и практической рацио-нальностью («рациональностью в наших действиях»).

Не менее интересна теория языковых игр позднего Л. Витген-штейна. Витгенштейн отказывается от фреге-расселовской концеп-ции значения высказывания как от чего-то определяемого услови-ями истинности данного высказывания и переходит к теории зна-чения как употребления. Подлинное величие языка заключаетсяв том, что он есть «ящик с инструментами», что гораздо грандиоз-ней любого дворца или собора. Согласитесь, уважаемый читатель,что, имея инструменты, человек способен создавать все, что им соз-дано и будет когда-либо создано. Разные инструменты употребля-ются в различных ситуациях. Витгенштейн говорит о «формахжизни», которые определяют то или иное употребление языка какинструмента, это и носит название «языковых игр», соответствую-щих данным «формам жизни».

Для инструментальных «языковых игр» и концепции значениякак употребления Витгенштейном строится специальная семанти-ка «фамильных сходств». Данная семантика имеет антиреалист-ский, номиналистический характер. Значений как «сущностей»для Витгенштейна не существует. Например, у слова «игра» нети не может быть сущности, потому что разные игры не имеют ни-какого общего признака в качестве сущности.

Сказанное можно пояснить сравнением с родственными (фа-мильными) сходствами. Обозначим набор фенотипических при-знаков некоторого индивида рядом a, b, c, d... . Например, a – этоформа носа, b – форма ушей, c – лицевой овал, d – пропорции ко-нечностей и т. д. Тогда наш индивид имеет в качестве общего при-знака с разными группами своих родственников тот (те) или иной(иные) признак (признаки). Однако вполне может оказаться, чтони один из признаков не встречается у всех родственников дан-ной фамилии. Точно так же и у игр. Что общего, например, у игры

81

на скрипке, у игры котенка с клубком и у сражения карточных иг-роков в покер? Нет никакой сущности у игры, нет никакой сущнос-ти у фамилии, нет никакой сущности у любого слова!

В дальнейшем, к середине XX в., противоположность лингвис-тического анализа логическому исчезает, так как такие авторы,как У. Куайн, Д. Дэвидсон, М. Даммит и др., начинают исследо-вать естественный язык средствами формализованных языков:Куайн и Дэвидсон – средствами классической математической ло-гики, Даммит – интуиционистской логики и математики. Поэтомуразговор о противоположности логического и лингвистическо-го анализа в значительной степени утрачивает свой смысл, так какстановится понятным, что естественный язык может и необходи-мо должен анализироваться с использованием средств современ-ной логики.

Ранее мы говорили, что понятие онтологии в абсолютном смыс-ле утрачивает свое значение после работ Р. Карнапа с его концеп-цией «языковых каркасов». Последующая релятивизация онтоло-гии, ее привязка к языку и познанию, осуществляется в рамкахлингвистической философии: 1) в рамках концепции значения какупотребления и теории языковых игр позднего Витгенштейна, а так-же 2) теории речевых актов Дж. Остина, Г. П. Грайса, Дж. Сёрляи др. Указанная релятивизация осуществляется в контексте праг-матики обыденного языка. Витгенштейн видит в языке набор ин-струментов, которые используются в различных случаях жизни.«Языковые игры» – это типовые формы употребления данных ин-струментов, а ситуации их использования соответствуют «формамжизни».

Теорию речевых актов мы уже рассматривали, поэтому крат-ко остановимся лишь на семантике фамильных сходств в рамкахтеории значения как употребления. Согласно Витгенштейну обще-го значения у слова не существует, как не существует единой сущ-ности, данным словом обозначаемой. «Языковой сущности, глуби-ны нет, есть лишь поверхность». Например, у слова «игра» (равнокак и у любого иного) отсутствует общее значение, а у игры отсут-ствует сущность. Наиболее отдаленные игры могут не обладать

82

ни одним общим свойством, подобно тому как отдаленные род-ственники могут не иметь ни одной общей черты (например, играна скрипке, игра в карты, игра котенка с клубком и т. д.). Те жегоре-философы, которые у игры (времени, золота и т. д.) пытаютсявыявить «сущность», подобны мухе, попавшей в бутылку.

Одним из приложений теории референции является критикаидеи индивидуального языка (идиолекта). В частности, Л. Витген-штейн пытается доказать невозможность индивидуального языка,опираясь на идею зависимости референции термина от истинностивысказывания, в которое данный термин входит, и от процесса ком-муникации. Согласно Витгенштейну невозможно такое языковоеправило, которое может быть известно исключительно одному-единственному индивиду. Доказательство строится методом от про-тивного: если бы такое правило было возможно, то было бы воз-можно и незамеченное его нарушение данным индивидом. Но каки кто определяет, что незамеченное данным индивидом произошло?Этого не может фиксировать в момент нарушения ни сам инди-вид, ни кто-либо другой. Следовательно, в соответствующий мо-мент правило не является правилом. А без правила и языка нет.

Помимо проблем с правилами в рамках индивидуального упо-требления возникают и проблемы с референцией. Если нет тож-дества, то нет и объекта референции. А чтобы тождество реализо-вать в индивидуальном языке, необходимо иметь какие-то обще-значимые критерии его неизменности, что невозможно по опреде-лению идиолекта. Только общезначимость референции позволяетфиксировать самотождественность объектов. В частности, все тер-мины индивидуальных переживаний необходимо имеют значе-ние «от третьего лица», т. е. независимое от самой индивидуаль-ности значение.

С невозможностью индивидуального языка и невозможностьюиндивидуальных обозначений наших переживаний хорошо корре-лирует абсурдность (невозможность) понятия «индивидуальнойтеории» как теории, доступной пониманию лишь отдельного инди-вида. Об общезначимости всякой теории и невозможности ее ин-дивидуальных толкований мы уже писали ранее.

83

Глава 3ТЕОРИИ ИСТИНЫ

Прежде всего, следует заметить, что различные теории исти-ны могут быть совместимы и нисколько друг другу не противоре-чить. Например, классическая, корреспондентная теория, в кото-рой истина рассматривается как соответствие высказывания миру(фактам, положению дел), может мирно уживаться с когерентист-ской теорией, рассматривающей истинность в качестве согласо-ванности с рассматриваемым высказыванием (верованием, убеж-дением). Действительно, с чего это ради соответствие должно рас-ходиться с согласованностью?!

Следует также иметь в виду, что разные теории могут бытьпредпочтительны для той или иной области. Например, истинакак соответствие хороша для естествознания, но для формальныхнаук проблематична, в то время как истина в качестве согласо-ванности хороша для формальных наук, но сложнее адаптируетсяк наукам о фактическом положении дел.

Категория истины соединяет эпистемологию с онтологией че-рез рассмотренные нами ранее взаимосвязи истины и существо-вания, истины и значения и т. д. Например, признавая существова-ние некоторого положения дел, мы автоматически признаем ис-тинным утверждение, что существует именно данное положениедел, и, обратно, признавая некоторое утверждение истинным, мыпринимаем обязательства в наличии соответствующего данномуутверждению положения дел.

Категория истины полностью переводима в категорию суще-ствования, хотя обратное и неверно – потому, что не все из суще-ствующего способно выступать в качестве носителя истинностно-го значения. Так, если мы рассматриваем не события, а предметы,имея в виду реальные предметы, или «наличное бытие», то ни о ка-кой истинности применительно к этому типу сущего не может

84

быть и речи (Б. Больцано). Предметы никогда не истинны, никог-да не ложны, они всегда вне какой-либо истинностной оценки.

Не будучи наличным бытием, истина не может быть предме-том восприятия. Говорить о восприятии истины (истин) есть верхбессмыслицы, есть нечто настолько абсурдное, что дальше неку-да. Однако наши представления и восприятия могут быть элемен-тами таких форм, как суждения и утверждения. Говорить об истин-ности или ложности суждений и утверждений – значит говоритьчто-то вполне осмысленное. Несмотря на то что истина невоспри-нимаема, она вполне может быть характеристикой наших сужде-ний или утверждений.

А как это выглядит в контексте языка? Можно ли говоритьоб истинности вопросов? Восклицаний? Просьб и побуждений?Истинность есть характеристика высказываний определенноготипа, у многих авторов подобные высказывания именуются про-позициями. Пропозиции можно рассматривать как содержание ут-вердительных высказываний, а также общих вопросов, допускаю-щих ответ «да» или «нет» (Г. Фреге). Таким образом, всякая аде-кватная теория истины неизбежно оказывается теорией истинныхи ложных высказываний или пропозиций.

Современные теории истины строятся, как правило, на основетой или иной интерпретации схемы А. Тарского (о которой скажемчуть позже), устанавливающей эквивалентность между высказы-ваниями и именованиями данных высказываний в качестве истин-ных в некотором метаязыке. Схема эквивалентности А. Тарскогоопределяет границы адекватности возможных определений исти-ны, – если только определение материально адекватно, то из негодолжны следовать все эквивалентности схемы Тарского. Получа-ется важное для современной эпистемологии следствие: не отве-чающее схеме Тарского определение истины есть неадекватноеопределение.

Здесь необходимо сделать оговорку в отношении понятия аде-кватности. Можно согласиться с А. Тарским, что корреспондент-ная концепция в целом адекватна нашим интуициям и нашим пра-вилам именования чего-то истинным или ложным (хотя в отноше-

85

нии термина «ложность» в естественном языке не все так просто).Проблема лишь в том, что люди плохо понимают обобщенные фор-мулировки собственных интуиций. «...Гворить о существующем,что оно существует» (Аристотель) кажется обычным людям слиш-ком сложным, а говорить «снег бел», если снег бел, понятно.

Однако естественный язык для философа не указ. Существу-ют, например, формальные науки (математика, логика, информа-тика и др.), которым нет дела до наших обыденных интуицийв отношении адекватности либо неадекватности. Вряд ли коррес-пондентная концепция будет адекватна для наук формальных, ско-рее адекватность в данном случае следует признать за когерент-ной концепцией истины (определение которой мы дадим чуть поз-же). Равным образом в специальных контекстах может оказатьсяболее адекватной прагматическая концепция истины (например,в контекстах использования гипотетико-дедуктивного метода) иликакая-то иная теория истины.

В то же время, имея вполне адекватное в относительном смыс-ле определение истины, т. е. адекватное для некоторой областипознания, не всегда оказывается возможным установить истин-ность или ложность конкретных высказываний соответствующейобласти. Определение истины еще не есть алгоритм для уясненияистинности конкретных высказываний. Если же определениене дает нам алгоритм, желательно иметь хотя бы некоторый ка-нон. Целям построения эпистемологических канонов истинностиотвечает понятие критерия истины. В то же время следует отме-тить, что если нет адекватного определения истины, то нам никакне удастся получить и этот самый критерий истины. Обратное женеверно: если нет критерия истины, то вполне может иметьсяадекватное определение истины (К. Поппер).

Вопрос нахождения критерия истины является более содер-жательным и сложным, чем проблема адекватного определенияистины, так как целью использования критерия является уста-новление того, какие именно высказывания истинны, а какие лож-ны. Знание же определения эквивалентно знанию общих правилподстановки предложений в схему А. Тарского (знать, что такое

86

истинное и что такое ложное, равносильно знанию правильногоименования чего-то истинным или ложным соответственно). Сов-сем другое дело знать, что некоторые конкретные предложенияистинны или ложны (это более сложно, чем иметь адекватные об-щие правила подстановки для предложений некоторого языка).Для классификации высказываний на истинные и ложные одногоопределения истины оказывается недостаточно (хотя и необходи-мо, чтобы оно имелось), необходим также критерий истинностивысказываний.

Наличие критерия истины дает нам больше, чем наличиелишь определения. Однако даже если мы успешно получили неко-торый критерий истины, то это будет, по-видимому, не универсаль-ный критерий. О невозможности универсального критерия истиныприводят аргументы И. Канта, Б. Рассела, А. Тарского и К. Поппе-ра. Это интересно еще и потому, что классическая метафизика стре-милась к некоторому универсальному критерию. В качестве подоб-ного критерия предлагались: 1) очевидность (платоники, картезиан-цы, сенсуалисты, феноменологи и др.), 2) когерентность (стоики,Гегель, некоторые неопозитивисты и др.), 3) полезность или целе-сообразность (прагматисты, марксисты, представители «филосо-фии жизни» и др.) и иные критерии.

Сложным и к настоящему времени не имеющим удовлетвори-тельного решения видится вопрос о классификации теорий исти-ны. Зачастую классификация теорий истины, даваемая в учебнойлитературе, не отвечает элементарным правилам научной класси-фикации (об этом скажем позже). Кроме того, если мы используемпонятие материальной адекватности по А. Тарскому, то недопусти-мо включать в нашу классификацию неадекватные, согласно дан-ному понятию, теории, например, «эстетические», «онтологичес-кие», «женские», принадлежащие такому-то индивиду, такой-топартии (группе индивидов) и т. п.

Меньшим злом является неполнота предложенных классифи-каций. Подобным «достоинством» меньшего зла обладают класси-фикации Ч. У. Морриса и К.-О. Апеля, в которых основные теориисоответствуют основным семиотическим аспектам языка, каковых

87

всего три – семантика, синтаксис и прагматика. Получаются триосновные теории, им соответствующие: корреспондентная, коге-рентная и прагматическая (прагматизм, конечно, не отождествля-ется с языковой прагматикой).

В современной эпистемологии в качестве исходного класси-фикационного деления зачастую используется деление теорий ис-тины на дефляционистские, т. е. отрицающие какую-либо мета-физическую сущность у понятия истины, и инфляционистские –признающие ту или иную метафизическую сущность истины(например, в качестве соответствия, согласованности, полезностии т. д.). В частности, классификация Морриса – Апеля хорошо на-кладывается на классическое подразделение корреспондентной,когерентной и прагматической теорий, которые в той или иной сте-пени признают некоторую сущность истины, а поэтому в той илииной степени содержат элементы инфляционизма.

Инфляционисты исходят из того, что все истинные высказы-вания имеют что-то общее, т. е. некоторую общую сущность, деф-ляционисты же пытаются показать, что разнообразные истинныевысказывания могут не иметь ничего общего, т. е. не привязывать-ся ни к какой «сущности».

Корреспондентная концепцияи ее проблемы49

Из существующих теорий истины наибольшее внимание за-служивает классическая концепция, связываемая вот уже более2 тыс. лет с именем Аристотеля. Это концепция корреспондент-ной истины, в которой истина трактуется в качестве соответствия.Корреспондентная теория всегда была и остается поныне основ-ной теорией, отталкиваясь от которой конструируются иные, зачас-тую альтернативные, теории истины.

49 В данном и некоторых последующих параграфах используется материалнашего учебного пособия: Анкин Д. В., Ламберов Л. Д., Яковлев К. В. Актуальныепроблемы теории познания.

88

Одной из центральных проблем классического определения счи-тается проблема природы соответствия. Как следует толковатьэто самое «соответствие»? Представляется, что однозначного опре-деления соответствия нет и быть не может. И само слово «соответ-ствие» многозначно, и понятие отношения соответствия достаточ-но широко и многообразно. Можно говорить, например, о соответ-ствии в качестве подобия, сходства. Так понимал истину Л. Вит-генштейн, считавший истинные высказывания «изображениями»,которые соответствуют изображаемому – некоторому факту. От этойнаивной концепции соответствия Витгенштейн отказался в своемпозднем творчестве.

Что чему соответствует, каков онтологический статус элемен-тов соответствия и самого отношения между ними, на основе чегоданные элементы могут быть сопоставлены? Что и чему должносоответствовать, невозможно однозначно установить даже в кон-цепции Аристотеля. Проблема природы соответствия может иметьсамые различные решения: соответствие между идеальным знани-ем и реальными фактами, соответствие между структурными осо-бенностями положения дел и языковых конструкций и т. д. В слу-чае достаточно наивных трактовок (Аристотель, ранний Витген-штейн и др.) соответствие может трактоваться в духе простогосходства или же изоморфизма.

Соответствие многообразно: некоторый элемент может соот-ветствовать своим функциям в рамках системы, некоторый человекможет соответствовать той или иной социальной роли, транспортможет ходить в соответствии с расписанием, мероприятия могутпроводиться в соответствии с графиком и т. д. Наивное же пред-ставление о соответствии как об отражении возникает по аналогиис образным восприятием: обыденному сознанию образы представ-ляются наиболее достоверными знаками, связанными с самойреальностью, наивному сознанию очевидность образного восприя-тия кажется самой реальностью. На самом же деле образ как знакнаиболее далек от какой-либо связи с реальным существованиемсобственного объекта. О существовании собственного объекта мо-гут свидетельствовать след, симптом, признак, индекс, но никак

89

не образ. Поэтому классическое определение истины нуждаетсяв защите от некритичных толкований соответствия в качествесходства, подобия. Р. Рорти облегчает себе критику классическойконцепции истины как соответствия именно потому, что сводитсоответствие к подобию и даже отражению.

Не менее значима проблема объективности истины. Объек-тивность истины есть объективность истинного высказывания,которую следует понимать как независимость некоторых аспек-тов истинного высказывания от субъекта высказывания. Но какихименно аспектов? Например, от субъекта не зависит грамматикавысказывания: никто не позволит ему нарушать правила языка.Истинность есть нечто иное, чем грамматическая правильность,она представляет собой некоторое соотношение высказывания и дей-ствительности, которое от субъекта равным образом нискольконе зависит, хоть и несколько иначе, чем от субъекта, не зависитграмматика. Одно и то же высказывание может быть утверждае-мо различными индивидами в сходных обстоятельствах, сохраняяпри этом свое отношение к действительности неизменным. То естьотношение некоторого высказывания к действительности явля-ется одним и тем же у различных индивидов, производящих дан-ное высказывание, что и будет искомой объективностью ис-тинного высказывания, или объективностью истины. Это жеможно обозначить и как рефлексивность истины, т. е. объектив-ность есть не более чем наложение обязательств на всякого субъек-та, утверждающего данное высказывание в соответствующих об-стоятельствах.

Объективность истины выражена в известных словах Аристо-теля «Платон мне друг, но истина дороже». Аристотель, вне всяко-го сомнения, любил и уважал своего учителя – Платона. Почемуже он не ставит своего учителя выше какой-то истины? Здесь мыподходим к сути европейской рациональности: никакой авторитетне может рассматриваться выше закона, а в нашем случае – зако-на истинности сделанных утверждений. Для определения истин-ности/ложности утверждений не имеет никакого значения, ктоданные утверждения высказал. Вопрос «кто говорит?» не имеет

90

никакого значения. Имеет значение лишь отношение между слова-ми и миром, между утверждениями и действительностью. (Вери-фикационисты говорят о «фактах», но последний термин можетпорождать ошибочные представления о каких-то конкретных со-бытиях, хотя это вовсе не обязательно, – действительность не сво-дится к простой совокупности событий.)

Каким же образом утверждения могут быть независимы от ут-верждающего? От утверждающего не зависит лишь наличие илиотсутствие отношения соответствия между делаемым им ут-верждением и положением дел. И утверждения, и факты, взятыепо отдельности, могут зависеть от воли человека, а вот отношениемежду ними от человеческой воли никак и никогда не зависит.Объективность истины не в том, что она объект (подменять объек-тивность «объектностью» нас подталкивает грамматика именисуществительного), объективность истины есть независимостьот человеческой воли передаваемого именем прилагательным «ис-тинное» (утверждение, мнение и т. д.) отношения. Независимостьот человеческой воли проявляется в ценностной нейтральнос-ти истины (истинности и ложности), которая может быть и злой,и горькой, и безобразной, она может быть нежелательной и дажевредной для жизни (здесь можно согласиться с Ф. Ницше), напри-мер: «“У вас у всех рак”, – сказала медсестра больным».

Конечно, считать истину всегда вредной, так же некоррект-но, как считать ее всегда полезной и желанной вслед за Платоном,т. е. всегда единой с благом и красотой. «Этические соображенияоправданны тогда только, когда истина уже установлена: они мо-гут и должны возникнуть при определении наших чувств в отно-шении истины и как способ организации нашей жизни сообразнос истиной: но не они должны диктовать, какой будет эта истина»50.Добро – это всего лишь добро, а истина всего лишь истина, чтонисколько не умаляет их значения. Как платонизм, так и антипла-тонизм – например, у Ф. Ницше, утверждавшего, что все ложно, чтоценность верований определяется исключительно их полезностью

50 Рассел Б. Мистицизм и логика // Рассел Б. Почему я не христианин. М.,1987. С. 41.

91

для жизни (своеобразный прагматизм), – равно чужды объектив-ности, равно порождают метафизические «облака» (пусть и проти-воположного цвета). Истина связана с ценностями человеческойжизни лишь опосредованным образом, непосредственно же стрем-ление к истине часто противоречит ценностям жизни и требуетопределенного самопожертвования: «Если пшеничное зерно, пад-ши в землю, не умрет…». Никакие спекуляции вокруг «жизненногомира», интересов и тому подобных вещей не докажут обратного.

Чтобы понять основания платонизма, необходимо вспомнитьтройственный характер отношения соответствия: соответствиес действительностью (классическая концепция), соответствие в рам-ках самого познавательного дискурса (когерентная концепция)и соответствие последующему опыту, практике (прагматическаяконцепция). Первое соответствие обычно всеми относится к сфе-ре познания, второе же и третье платоники склонны трактоватьэстетически (иногда логически) и этически соответственно. Всепрекрасное когерентно, в этом платоники правы. Благо всегда це-лесообразно, в этом платоники также абсолютно правы. Но ска-зать, что все когерентное эстетически Прекрасно или что все целе-сообразное есть Благо, будет элементарной логической ошибкойобращения общих тезисов, которое должно производиться с огра-ничением: только некоторые формы когеренции эстетически пре-красны, только некоторое случаи целесообразности можно рас-сматривать как благо. Таково отношение между истиной, благоми красотой в самом общем плане. Платонистские концепции исти-ны весьма уязвимы.

Объективность истины можно прояснить через противопо-ставление процессу признания каких-либо утверждений в каче-стве истинных. Условия признания утверждений зависят от эти-ческих, эстетических и прочих значимых для жизни последствий.Однако истинность от таковых не зависит. Например, осуждениеГалилео Галилея имело определенные мировоззренческие основа-ния: с точки зрения религии и морали соответствующего времениболее целесообразно было признать его концепцию ошибочной.Однако истинность или ложность входящих в концепцию утверж-

92

дений не зависит от факта признания или непризнания даннойконцепции в качестве «истинной» (кавычки указывают, что при-знание истинности распространяется на языковые формы, превы-шающие высказывание). Другое дело, что знание предполагаетнеобходимое и всеобщее признание, ибо всякое знание имеет ин-терсубъективный характер (если утверждение не признано, ононе включается в категорию знания). Объективность истины – этопросто истинность передаваемой информации. Из предыдущего вы-текает важное следствие – недопустимость, если мы стремимсяк истине, аргумента к личности и аргумента к авторитету. К сожа-лению, данные требования часто нарушаются и в философской ар-гументации авторитет мыслителя или отсутствие такового поройиграют решающую роль («Истина – мой друг, но Платон, Хайдег-гер... дороже!»).

Мы пришли к выводу, что признание истинности зависитот коммуникации, а истинность не зависит. Признание истиннос-ти влияет на наши убеждения и верования, а через них определяет,что будет считаться правдой, а что ложью (обманом). Признаниепревращает истинное в знаемое. Знаемое не может считаться лож-ным («я это знаю, но мое знание ложно» – самопротиворечиво).В определение «знания» необходимо входит то, что оно являетсятакой информацией, которая обоснованно считается истинной,«знанием» может быть названо лишь то, что признается истин-ным. Все, что считается (признается) знанием, автоматически счита-ется (признается) в качестве истинного. Обратное неверно: не всяистинная информация может быть включена в состав человечес-кого знания, – существуют еще не открытые истины («истины в се-бе» – Больцано), существуют безразличные для человека истиныи т. д. На знание как обоснованное признание истинности могут ока-зывать влияние самые разнообразные социальные и культурныефакторы. Поэтому если социология знания не претендует на «соб-ственную» эпистемологию, то она вполне правомерна как науч-ная дисциплина, ибо знания (рассматриваемые в качестве знанияобъективные истины, их выбор и сохранение) действительно зави-сят от желаний и ценностей людей, зависят от интереса.

93

Истинность же любого утверждения вне власти всего чело-вечества, и благодаря подобному «бессилию» человечество спо-собно изменять сам мир. Истинность не зависит от интереса. Такчто пусть себе «человечество» – в виде любой реальной группыили совокупности людей – временами выражает свое недоволь-ство, топает и хлопает, как, например, при осуждении академикаСахарова, истина от этого не пострадает... Однако для философиисамой по себе признание истинности часто оказывается достаточ-ным условием, ибо в области философии важен «консенсус» – чтосчитать, а что не считать приближением к Мудрости, общезначи-мость которой необъективируема.

Разграничение истинности и признания истинности можнопонимать и как разграничение между истиной и достоверностью.Н. Гартман обосновывает объективность и абсолютность истины,признавая в то же время некоторые права релятивизма в области оп-ределения достоверности нашего познания. Гартман считает, что проб-лема достоверности непосредственно связана с проблемой значения.

Теперь можно определить и что такое абсолютность истины.Абсолютность – это безотносительность. Если, например, утверж-дается, что Сократ был казнен в 399 г. до н. э., то наше утвержде-ние будет истинным вечно, т. е. вне зависимости от времени (усло-вия времени включены в содержание самого утверждения). В дан-ном случае абсолютность является ахроничностью истины. (Здесьможет быть даже стоит вспомнить богиню Истину (Дикэ) Парме-нида.) А если, например, утверждается, что Сократ был казненв Афинах, то наше утверждение будет истинно, где бы оно ни про-износилось, т. е. вне зависимости от места, ибо условия меставключены в содержание самого утверждения (даже марсианин при-знает, что Сократа казнили в Афинах, в городе планеты Земля). Ис-тина абсолютна по отношению к тем условиям истинности, кото-рые вошли в содержание нашего утверждения. Если, например, мыфиксируем условия места, которые значимы для содержания утверж-даемого, то истина становится атопичной, независимой от тогоместа, где она утверждается. Внося какие-то другие условия истин-ности в содержание нашего утверждения, мы достигаем все большей

94

и большей, но никогда не предельной полноты истины (абсолютнаяистина не может быть «абсолютной», т. е. предельно полной).

Следует отметить, что, в силу многозначности (многоаспект-ности) категории «абсолютное», могут оказаться вполне оправдан-ными и осмысленными самые разные трактовки абсолютностиистины. Во-первых, абсолютность истины может трактоваться какотсутствие степеней сравнения: истинность или ложность нашихутверждений не бывает большей или меньшей, в отличие от кра-соты или безобразности, добра или зла и от некоторых других ка-тегорий (например, от категории «знание»). Во-вторых, абсолют-ность может пониматься как переход к логической истинности,независимой от фактов (фактических условий истинности).

Признаваемое же истинным лежит в границах человеческогообщения, однако даже согласие всего человечества не может, на-пример, сделать Адольфа Гитлера пацифистом (противоположнойточки зрения в отношении полномочий человеческого «консенсу-са» придерживается Р. Рорти, ошибочно отождествляющий истин-ное с признаваемым в качестве истинного). Дело в том, что ком-муникация не может породить свой собственный язык из ничего,на пустом месте (как Барон Мюнхгаузен, вытаскивающий самогосебя из болота за волосы), язык не создается по человеческой дого-воренности. Кроме того, всегда существует возможность перево-да с одного языка на другой. Поэтому релятивист, утверждающийнепереводимость (несоизмеримость) значений, должен иметь не-которые стандарты адекватности перевода, что уничтожает от-стаиваемый им релятивизм51. В той мере, в какой язык не порож-дается сообщением, а предшествует ему, можно смело говоритьоб объективности и абсолютности истины.

Однако язык может употребляться различным и весьма субъек-тивным образом. Л. Витгенштейн показал многообразие языковыхигр, многообразные способы употребления одних и тех же языко-вых инструментов. Как быть с данной проблемой? Всякий инстру-мент имеет свою форму, свои особенности, а это влияет на возмож-

5 1 Обоснование данного тезиса см.: Дэвидсон Д. Об идее концептуальнойсхемы // Аналитическая философия: избранные тексты. М., 1993. С. 144–159.

95

ности его использования в тех или иных ситуациях. Кроме того,правило остается правилом, даже если ему следует лишь один че-ловек. Например, кто-то утверждает, что данная девушка (лошадь,картина и т. д.) красива. Можно ли говорить об истинности или лож-ности его утверждения? Представляется, что можно. Легче, ко-нечно, оценить его правдивость/лживость. Но если мы знаем, чтов идиолекте утверждающего именуется красотой, то мы знаемусловия истинности его утверждения и можем оценить последнеечисто эпистемологически. Обычно мы не знаем этого, что суще-ственно обостряет проблему приложимости истинностной оценкик философским утверждениям.

Б. Рассел отмечает важное разграничение в трактовках соот-ветствия. По его мнению, необходимо различать логическую и вери-фикационистскую версии соответствия. А именно, истина можетпониматься 1) как соответствие объективным фактам – логичес-кая версия либо как 2) соответствие опытным, а в пределе чув-ственным, данным, которые вызываются фактами и вещами.

Логическая версия хороша тем, что позволяет использовать ап-парат классической логики – двузначность истинностного значе-ния, доказательства от противного и т. д. Верификационная вер-сия хороша тем, что устраняет такой недостаток логической кон-цепции, как трансцендентность истинностного значения. Расселсчитает, что пусть уж лучше у нас будет настоящая метафизикас трансцендентностью истины, чем «порча» логики, – Рассел былодним из создателей классической логики предикатов и к не-классическим системам относился с подозрением (в дальнейшемэто подозрение унаследовал У. Куайн).

Проблема материальной адекватностиопределения истины

Статья А. Тарского «Семантическая концепция истины и ос-нования семантики»52 представляет собой попытку в доступной

52 См.: Тарский А. Семантическая концепция истины и основания семантики //Аналитическая философия: Становление и развитие (антология). М., 1998. С. 90–129.

96

для философов форме изложить семантическую концепцию исти-ны. Статья А. Тарского «Понятие истины в формализованных язы-ках» более подробная, но в то же время технически сложнее ука-занной ранее статьи.

Неудачной видится попытка рассмотреть семантику как ка-кую-то самостоятельную теорию истины – «семантическую тео-рию истины». Семантическая теория никак не может сводитьсяк одному-единственному метаязыковому предикату – предикатуистины, но необходимо должна включать и ряд других определяе-мых или конструируемых метаязыковых предикатов (выполни-мость, следование и т. д.).

Истинность есть характеристика предложений (высказываний)определенного типа. Современные теории истины строятся, какправило, на основе той или иной интерпретации схемы А. Тарского,устанавливающей эквивалентность между предложениями (вы-сказываниями) и именованиями данных предложений (в некото-ром метаязыке) в качестве истинных.

Результаты А. Тарского относятся к области семантики, кото-рая, как мы отмечали, является основанием эпистемологии, лю-бой эпистемологии. Это следует понимать так, что та эпистемо-логическая интерпретация собственных семантических результа-тов, которую предлагает сам Тарский – в духе корреспондентной(классической) теории истины, вовсе не является обязательной.Существуют альтернативные интерпретации семантики Тарского.

Схема Тарского: «Х истинно p», где p – предложение некото-рого языка [P], а X – имя данного предложения в метаязыке. Раз-деление языка на описываемый язык, язык-объект, и язык самогоописания, метаязык, позволяет избежать противоречий и парадок-сов автореференции. Очевидно также, что сама схема являетсяметаязыковым высказыванием по отношению к метаязыку, т. е.будет метаязыком метаязыка. Предикат же истинности есть эле-мент метаязыка, и истинность является второпорядковым преди-катом по отношению к базовым предикатам языка объекта.

Чтобы избежать автореференции, объектный, или предмет-ный, язык не должен быть семантически замкнутым. Это означает,

97

что в нем нет никаких семантических категорий, в том числеи категории истины. На хороших, правильных языках дедуктив-ных наук разговор об истине невозможен. Это объясняет вседурные методологические спекуляции о ненужности категорииистины. Всякий правильный исследователь-теоретик не говорити не должен говорить об истине, по крайней мере когда формули-рует результаты познания конкретной предметной области. Лишьпереходя к каким-то общим, методологическим соображениям,уже в чем-то выходящим за рамки собственного предмета, иссле-дователь уже обязан говорить об истине. А говорить об истине в ка-честве методолога исследователь имеет право лишь формальнокорректным и материально адекватным образом, согласно прави-лам логической семантики.

Следует иметь в виду, что сама схема Тарского не являетсяэлементом семантики, а выступает высказыванием на метаязыкеуже второго уровня. Частные же случаи (реплики) схемы, полу-чающиеся подстановкой в данную схему объектных высказыва-ний на место p, есть собственно метаязыковые высказывания.Эти реплики имеют форму эквиваленции и являются определе-ниями истинности для соответствующего высказывания объект-ного языка (стоящего на месте р). Конкретизации (реплики) схемыА. Тарского в качестве определений истины оказываются опреде-лениями лишь для одного-единственного, входящего в правуючасть данной реплики предложения (стоящего на месте р).

Иметь определение истины для одного высказывания некото-рого языка [P] не слишком интересно. Проблема заключаетсяв том, чтобы получить общее определение для всех предложе-ний [P]. Тарский успешно решил эту сложную задачу для «хоро-ших» языков дедуктивных наук. Решение сложно с математичес-кой точки зрения, поэтому мы не будем пытаться дать его полноеизложение53, а ограничимся лишь методологическими соображе-ниями. Перед этим напомним, что выполнимость некоторой про-

53 Полное изложение см.: Тарский А. Понятие истины в языках дедуктивныхнаук // Философия и логика Львовско-Варшавской школы. М., 1999. С. 14–174.

98

позициональной функции F(x) (в общем случае F(x,y,z…)) означает,что данная пропозициональная функция превращается в истин-ную пропозицию (предложение, высказывание) хотя бы для одного-единственного значения собственной переменной (в общем слу-чае – для одной-единственной упорядоченной последовательнос-ти x, y, z…) из области значений.

Несколько упрощая, доказательство строится примерно так:поскольку сведение сложных предложений к простым предложе-ниям не всегда возможно даже для самого простого и правильногообъектного языка, Тарский перешел от предложений к пропози-циональным функциям. В области пропозициональных функциймы имеем возможность построить рекурсивное определение вы-полнимости для предложений некоторого языка (которых беско-нечно много). Для этого будем рассматривать предложение какпропозициональную функцию с одним-единственным значениемсобственной переменной. Это позволяет нам вернуться от выполни-мости функции к истинности соответствующего ей предложенияи трансформировать построенное общее определение выполнимос-ти для языка [P] в общее определение истинности для языка [P].

Например, анализируя высказывание «снег бел», мы можемзаменить его пропозициональной функцией «Бел от х», или Б(х),а дальше строить сложные пропозициональные функции, содер-жащие Б(х).

Большой интерес представляет сама схема Тарского, так какиз ее интерпретации можно получить много значимых для эпис-темологии выводов. В частности, если некоторое общее опреде-ление истины не соответствует конкретизациям схемы Тарского,то данное общее определение истины должно быть признано ма-териально неадекватным. Это очень важный для эпистемологиирезультат. Схема Тарского определяет границы адекватности воз-можных определений истины: все эквивалентности должны сле-довать из некоторого определения истины, если только это опре-деление материально адекватно. Получается важная для любойсовременной эпистемологии аксиома: определение истины, не от-вечающее схеме Тарского, есть неадекватное определение.

99

Остановимся на уточнении неоднозначного понятия матери-альной адекватности. У А. Тарского содержится два не полностьюсовпадающих значения материальной адекватности возможныхопределений (понятий) истины:

А) материальная адекватность состоит в соответствии терми-на (метаязыкового предиката) «истинно» нашим понятиям, на-шим интуициям об истинном и ложном. Тарский даже допускаетэмпирические методы проверки того, что люди понимают под ис-тинностью, и склоняется к мнению, что не всегда осознанно, нолюди понимают под истинностью примерно то же, что понималАристотель в своей корреспондентной трактовке истины;

Б) материальная адекватность состоит в согласии нашего оп-ределения (понятия, метаязыкового предиката) со схемой эквива-лентности: Х истинно р, где Х – имя высказывания в метаязы-ке, а р – само высказывание. Получается, мы адекватны в исполь-зовании категории истины, когда адекватно предицируем именамвысказываний данную категорию соответственно утверждениюлибо отрицанию самих этих высказываний. Еще более упрощая:в соответствии между именами высказываний и самими выска-зываниями.

Б не совсем то же, что А. Дело в том, что из соответствиякатегории истины нашим интуитивным понятиям следует пра-вильность именования каких-то высказываний в качестве истин-ных либо ложных, но из правильности именования по указаннойсхеме отнюдь не следует соответствие именуемого нашим интуи-тивным понятиям.

Здесь используются два различных критерия, один из которыхвключает в себя второй, является более широким. Критерий аде-кватности, связанный с метаязыковым именованием, несколькошире критерия адекватности, связанного с нашими интуициями(с простым отбрасыванием контринтуитивных случаев толкова-ния данной категории).

Можно согласиться с А. Тарским, что корреспондентная кон-цепция в целом адекватна нашим интуициям и нашим правиламименования чего-то истинным или ложным. В то же время есте-

100

ственный язык для философа не указ. Существуют, например, фор-мальные науки (математика, логика), которым нет дела до нашихобыденных интуиций в отношении адекватности либо неадек-ватности. Вряд ли корреспондентная концепция будет адекватнадля наук формальных, скорее адекватность в данном случае сле-дует признать за когерентной концепцией истины. Равным обра-зом в специальных контекстах может оказаться более адекватнойпрагматическая концепция истины (например, в контекстах исполь-зования гипотетико-дедуктивного метода) или какая-то иная тео-рия истины.

Имея вполне адекватное для некоторой методологии познанияопределение истины, не всегда возможно установить истинностьили ложность конкретных высказываний, а некоторых истинных –даже невозможно. Тарский доказал, что истинность шире доказуе-мости. Поэтому необходимо, чтобы в достаточно богатых языкахимелись истинные, но не доказуемые высказывания. Определениеистины не дает и не может дать нам алгоритм определения истин-ности конкретных высказываний. А раз определение истины самопо себе не дает нам алгоритма для установления истинности, хо-рошо бы иметь дополнительно к нему некоторый критерий, ка-нон, сертификат и т. п. для работы с высказываниями с целью вы-явления их истинности или ложности.

В то же время если у нас нет материально адекватного опре-деления истины, то нам никак не удастся получить и соответствую-щий критерий, ведь критерий всегда уже есть критерий чего-тоназываемого нами истинностью (на основе соответствия, согласо-ванности и т. д.). Обратное сказанному неверно: если у нас неткритерия истины, то вполне может иметься адекватное определе-ние истины, что хорошо демонстрирует К. Поппер.

В заключение следует отметить, что Тарский считает в отно-шении приложимости своей семантики. Без сомнений, его семан-тика есть металогика, а значит, полностью приложима в логикеи математике. Равным образом легко найти применение соответ-ствующих логических методов в лингвистике. Сложнее с естествен-ными науками. С одной стороны, Тарский разрабатывает свою се-

101

мантику именно для языков дедуктивных наук, в том числе и не-формальных дедуктивных наук, типа физики, химии и т. п. С другойстороны, представители естественных дедуктивных наук за пре-делы своих простых, строгих и незамкнутых семантически языковвыходить не намерены. Естественник, заговоривший об истине,следовании и других категориях семантики, тут же будет дисква-лифицирован в рамках собственного дисциплинарного сообще-ства. Для дисциплинарных сообществ естествознания категорияистины не требуется.

Однако следует понимать, что никакой «смерти истины» в этомнет. Просто языкам естественных дедуктивных наук истина не-посредственно не нужна, но может понадобиться на метауровне,т. е. на уровне методологии, например, для разрешения противо-речий между различными теориями одного и того же, для срав-нения теорий и т. п. Методологии пишутся на метаязыке и толь-ко на метаязыке, по всем канонам Альфреда Тарского, и обяза-тельно с использованием категории истины.

Разграничение определенияи критерия истины

Исследованию проблем классического определения истиныи разграничения определения истины от критериев истины по-священы текст И. Канта и вторая из указанных работ К. Поппе-ра. Ряд важных замечаний по проблемам корреспондентных тео-рий истины могут быть обнаружены и в остальных приведенныхисточниках.

Первым последовательно стал развивать корреспондентнуютеорию истины Аристотель. Именно поэтому она получила назва-ние «классической». Аристотель называет истинным отношениесоответствия между тем, что мы утверждаем, и тем, что суще-ствует в действительности: «Говорить о существующем, что оноесть, и о не существующем, что его нет, – значит говорить исти-ну». Аристотель вполне определенно говорит, в каком направле-нии следует данное отношение рассматривать, – его следует пони-

102

мать как соответствие слов положению дел, а не наоборот (поло-жений дел нашей речи, дискурсу): не потому Сократ бел, что всесчитают его белым, а все считают его белым потому, что он белв действительности. Аристотель также учитывает логические ас-пекты нашей речи: «…сущее – это истинное и ложное, что имеетместо у вещей через связывание или разъединение, так что истинуговорит тот, кто считает разъединенное разъединенным и связан-ное – связанным, а ложное – тот, кто думает обратно тому, какдело обстоит с вещами. Так вот, раз это так, то спрашивается,когда имеется или не имеется то, что обозначается как истинноеили как ложное. Следует рассмотреть, что мы под ними разуме-ем. Так вот, не потому ты бледен, что мы правильно считаем тебябледным, а, наоборот, именно потому, что ты бледен, мы, утверж-дающие это, говорим правду»54.

Возможно, несколько наивным в классическом понимании яв-ляется требование некоего структурного подобия или сходствамежду нашими высказываниями и положениями дел. Данная на-ивная точка зрения сохраняется и в современной философии, в част-ности в трактате раннего Витгенштейна.

Критерий истины нужен нам в силу того, что у нас нет и не мо-жет быть универсального алгоритма определения истинностивысказывания.

В рамках логики идея универсального критерия трансформи-руется в идею логики как органона познания (начиная с Аристо-теля), в идею того, что логика способна порождать новые науч-ные истины. Однако данная идея представляется спорной. Логи-ка, по словам И. Канта, способна контролировать лишь форму, ноне содержание наших знаний. Во-первых, Кант говорит, что «...но-минальная дефиниция истины, согласно которой она есть соответ-ствие знания с его предметом, здесь допускается и предполагает-ся заранее»55. Соответствие толкуется при этом как соответствиемежду формой и содержанием наших знаний. Во-вторых, если ло-гика претендует на получение нового содержания наших знаний,

54 Аристотель. Метафизика // Соч. : в 4 т. Т. 1. М., 1976. С. 250.55 Там же. С. 159.

103

она превращается в диалектику, которая есть «…софистическоеискусство придавать своему незнанию или даже преднамеренно-му обману вид истины… общая логика, рассматриваемая какорганон, всегда есть логика видимости, то есть имеет диалекти-ческий характер»56.

По мнению Канта, Поппера и ряда других исследователей, ло-гика может выступать лишь в качестве канона, но не в качествеорганона наших знаний. Логика сама по себе, в чистом виде, впол-не может быть пригодна для поиска ошибок и заблуждений, ноне для новых истин, для открытия которых требуется что-то сверходной лишь чистой логики. То, что нарушает законы логики, не-обходимо должно быть признано ложным. В этом и заключает-ся значение всякого канона – отсекать неверное, неправильное, ноне более того.

«Козлищами», о которых мы говорили ранее, оказываются те,кто не признает за логикой (и математикой) значение канона на-шего познания. Однако познание не сводится лишь к правильно-му рассуждению, подведомственному логике. Имеются также и ас-пекты, связанные с миром, с фактами. Поэтому помимо устране-ния неправильных рассуждений познающий должен избегатьфактической необоснованности собственных посылок. Например,не считать истинным, что homo sapiens не входит в отряд прима-тов, что у китов должны быть жабры или что количество планетСолнечной системы как-то зависит от законов логики. Философия,избегающая научных объяснений фактов, также никуда не годитсяи также может претендовать на звание «философии козлищ». По-этому платоновское изречение «Не геометр да не войдет» следуетдополнить: не физик да не войдет, не биолог да не войдет и т. д.

Всякое наше понимание обязано быть обоснованным. КакП. Рикёр перефразировал Канта: «Объяснение без понимания пус-то, а понимание без объяснения слепо». Понимание без объясне-ния – это что-то подобное «пониманию» наших кошек, собак и…«козлищ».

56 Кант И. Критика чистого разума // Соч. : в 6 т. Т. 3. М., 1964. С. 161.

104

Диалектическая видимость возникает, согласно Канту, тогда,когда общая логика используется в качестве органона исти-ны и оказывается на деле лишь приданием рассудочной формы«пустым и бедным» знаниям: «Таким образом, вторая часть транс-цендентальной логики должна быть критикой этой диалектическойвидимости и называется трансцендентальной диалектикой», кото-рая есть «критика рассудка и разума в сверхфизическом примене-нии разума»57. Критика указанного применения разума обосновы-вается невозможностью всеобщего (универсального) критерияистины в отношении содержания (семантики), а не просто логи-ческой формы (синтаксиса) нашего знания. Ибо если «мы отвлека-емся от всякого содержания знания, то... нелепо спрашивать о при-знаке истинности этого содержания знаний и что достаточныйи в то же время всеобщий признак истины не может быть дан»58.

Вопрос критерия истины является более содержательными сложным, чем проблема адекватного определения истины, таккак целью использования критерия является установление того,какие именно высказывания истинны, а какие ложны. Знать опре-деление – значит всего лишь иметь некоторые правила подста-новки предложений в схему А. Тарского (знать, что такое истин-ное и что такое ложное, равносильно знанию правильного имено-вания чего-то истинным или ложным соответственно). Совсемдругое дело знать, что некоторые конкретные предложения ис-тинны или ложны (это более сложно, чем иметь адекватные пра-вила подстановки для всех предложений некоторого языка).

Критерий больше, чем просто канон, он является частным ин-струментом расширения наших знаний, частным органоном. Од-нако частный органон еще не есть алгоритм.

Если даже мы успешно получили некоторый критерий истины,то это будет, по-видимому, не универсальный критерий истины.К такому выводу приводят аргументы И. Канта, Б. Рассела, А. Тар-ского и К. Поппера. Классическая же метафизика зачастую стре-милась к критерию универсальному, каковым могла выступать

57 Кант И. Критика чистого разума. С. 163.58 Там же. С. 160.

105

по-разному трактуемая «очевидность» (платоники, картезианцы,сенсуалисты, феноменологи и др.), когерентность (стоики, Гегель,некоторые неопозитивисты и др.), полезность или целесообраз-ность (прагматисты, марксисты, представители «философии жиз-ни» и др.) или иные критерии.

В связи с вышесказанным следует остановиться и на теорииистины К. Поппера. Поппер постоянно и почти во всех работахподчеркивает, что он сторонник классического определения исти-ны как соответствия, согласованного с семантикой Тарского. Имен-но Тарский, по словам Поппера, «открыл ему глаза» на корректную(непротиворечивую) интерпретацию классической концепцииистины, когда они беседовали на скамеечке. Поэтому ошибочнылюбые утверждения о том, что Поппер избегал категории истиныв своих работах после «Логики научного исследования», что он пы-тался ее чем-то заменить. Наоборот, К. Поппер постоянно, послезнакомства с результатами А. Тарского, во всех своих работах го-ворил о необходимости категории истины для методологии наукии трактовал истину классическим, корреспондентным образомв качестве соответствия.

В то же время Поппер подчеркивает независимость опреде-ления истины от критерия истины. Вопрос о критериях Попперне считает таким уж важным. Возможно, Поппер излишне кате-горичен в своем игнорировании проблемы критериев. Вероятно,это связано с тем, что он последовательный сторонник фаллиби-лизма. Все наши теории есть лишь более или менее правдоподоб-ные гипотезы, в содержание которых неизбежно входят и оши-бочные (ложные) высказывания. Между теориями и гипотезаминикакой разницы не существует, всякая наша теория есть лишьвременное предположение, которое ошибочно, но менее ошибоч-но, чем альтернативные предположения. Мы способны высказы-вать правдоподобные гипотезы и устранять находимые ошибки,выдвигая еще более правдоподобные гипотезы. Однако нам не данознать, каков конкретный объем истинного (и ложного) содержа-ния наших теорий. Нам не дано знать, как далеко мы от истиннос-ти всего содержания теории, от абсолютной истины.

106

Поэтому у Поппера истина выступает и во втором обличье –как некоторый идеал, к которому стремится всякое рациональноепознание. Истина как соответствие высказываний и действитель-ности дополняется тем самым истиной как целью нашего позна-ния, или Истиной (с большой буквы).

Истина и язык. Проблема носителяистинностного значения

Непростым является и вопрос о носителе истинностного зна-чения. Что следует понимать под сущностью, подлежащей истин-ностной оценке, – конкретное предложение, тип (класс) предло-жений одной грамматической формы, высказывание, утвержде-ние, убеждение или что-то иное? Следует ли выделить некоторыйноситель как предпочтительный для всякой теории истины? Илив качестве носителя истинностного значения можно полагать раз-личные виды сущностей?

Так, если мы рассматриваем не события, а предметы, имеяв виду реальные предметы, или «наличное бытие», то ни о какойистинности применительно к этому типу сущего не может бытьи речи (см., например, Б. Больцано). Аналогично дело обстоитс трактовкой истины как реального предиката (свойства, качества)предметов, например, такого экзотического свойства, как «несокры-тость» (фолк-этимология М. Хайдеггера). Если и можно тракто-вать истину (истинность) в качестве предиката, то только в рам-ках метаязыка, а никак не в качестве реального предиката, каквысказывался Кант о родственной категории сущего (= бытиядля Канта).

Разговор об истинности или ложности уместен лишь в отно-шении каких-то языковых форм. И не просто языковых форм,а языковых форм, равновеликих утвердительному высказыванию(пропозиции). Отдельные слова, не образующие высказывание,истинными и ложными быть не могут, так как ничего не утверж-дают и не отрицают в отношении мира. Равным образом развер-

107

нутые системы высказываний – тексты, аргументы и т. д. – ис-тинными и ложными быть не могут (если не сворачиваютсяв высказывание).

Если мы договорились понимать истину как соответствие дей-ствительности, то истине противоположно несоответствие (позна-вательная ошибка), но не обязательно обман. Неистинное не всег-да является намеренной ложью. Например, когда убежденныйкоммунист доказывает неизбежность наступления коммунизма, онсовсем не обманывает, а говорит правду. К сожалению, в классичес-ком определении в слово «ложь» включаются все возможные видыошибочного отображения событий, в том числе и заблуждение.Слово «ложь» следует заменить в классическом определении на сло-во ложность, которая и есть противоположность истинности.

В классическом определении рассматривается прежде всегокогнитивный и исключается коммуникативный аспект языка, дан-ное определение – эпистемологическая абстракция (но это не зна-чит, что от него следует отказаться). Слово же ложь в естествен-ном языке указывает преимущественно на значения, относящиесяк коммуникации, и лишь во вторую очередь – к познанию (к по-знанию относится ложность как ошибочность). Классическоеопределение – теоретическая идеализация; язык «чистого» зна-ния, в котором выражается истина, как бы мертв, на нем невоз-можно общаться (разве что с Богом). Следствием данной идеали-зации является возможность истинных утверждений выходитьза рамки человеческого знания, ибо можно представить наличиетакого соответствия языковых форм и действительности, котороеникому из людей неизвестно (например, всеми забытая истиннаяинформация). В этом смысле истина обширней знания, ибо знаниепредполагает признание некоторой информации в качестве ис-тинной. Признание утверждений в качестве истинных сопровож-дается убеждением или верой (в нерелигиозном смысле). Тольконаличие убеждений делает информацию знанием. Между утверж-дением и действительностью оказывается третий элемент эпис-темологических соответствий – убеждение (вера), который связы-вает проблему истины с проблемами коммуникации.

108

А. Тарский предложил универсальную языковую схему для вы-ражения отношения соответствия между языком и действитель-ностью. Истинностная схема Тарского имеет форму: «Р» истиннотогда и только тогда, когда р. Если мы принимаем семанти-ческую версию Тарского и его схему языкового выражения отно-шения истинности, то вопрос об онтологии предметного языкастановится совершенно безразличен. Семантическая концепцияистины онтологически нейтральна, в ней вопрос о природе дей-ствительности, о том, что следует считать реальным, можно оста-вить за рамками рассмотрения. И природа действительности (ме-тафизика), и природа отношения соответствия (эпистемология)выносятся за рамки чисто семантического анализа.

Будучи таким соответствием между языком-объектом и мета-языком, которое может толковаться как кому заблагорассудится –лишь бы данное соответствие подпадало под истинностную схему,истина совершенно не зависит от языка и от онтологии языка-объекта. Например, схема «Высказывание ‘данный студент бьетбаклуши’ истинно, если и только если данный студент бьет баклу-ши» сохраняет свою силу определения истины в качестве соот-ветствия, что бы выражение ‘бьет баклуши’ ни означало, к ка-кому бы языку оно ни относилось. Схема равным образом пригод-на и тогда, когда ‘бьет баклуши’ – значит «бездельничает», и тогда,когда ‘бьет баклуши’ означает какую-нибудь экзотическую игру.

Если истинность и ложность наших утверждений никак не за-висят от языка и языковых значений, это означает, что всякий пе-ревод некоторого утверждения с одного языка на другой прием-лем только в том случае, если истинностное значение переводимо-го утверждения остается неизменным.

Если истинность нисколько не зависит от языкового значения,это еще не значит, что языковые значения не могут оказывать влия-ния на поиск истины, на процесс познания. Такое влияние установ-лено даже экспериментально: наличие или отсутствие в языке не-которых цветообозначений влияет на возможность решения испы-туемыми задач по классификации цветов (Дж. Лакофф). Кроме того,языковые значения могут оказывать влияние на признание либо

109

непризнание истинности утверждений. Наиболее выражено по-добное влияние языка на оценку результатов познания в идеологиях.

Рассмотрение убеждения (веры) помогает также подвергнутьанализу феномен лжи. Перейдем от ложности – как противопо-ложности истинности, т. е. ошибочности, – ко лжи. В одинокомсозерцании мира ложь немыслима, для лжи нужен кто-то Другой,ложь – это намеренный обман. Ложь не в том, что мои утверж-дения не соответствуют действительности, а в том, что я выдаюих в качестве соответствующих действительности кому-то друго-му, зная о собственной неправде. Ложь, которая себя не сознает,проблематична, в большинстве случаев ложное утверждение ста-новится возможным только при знании истинного. Отсюда следу-ет новое определение правдивости – как соответствия между про-изнесенным вслух и сделанным про себя утверждением, междувысказываниями речи внешней и речи внутренней. Данному пони-манию правды и лжи отвечают слова Иисуса Христа: «А Я говорювам: не клянись вовсе!.. Пусть слово твое будет “да”, если да, и “нет”,если нет. А все, что сверх этого, – от Сатаны» (Мф. 34, 37)59.

Не напоминает ли истинностная схема семантической концеп-ции истины А. Тарского данное высказывание Иисуса Христа?!Тарский считал, вслед за Аристотелем, что раскавычивание соот-носит утверждение с действительностью, но, может быть, болеекорректно интерпретировать семантическую концепцию истиныв свете соответствия между утверждениями и убеждениями? Тог-да был бы обоснован онтологический нейтралитет определения(на котором настаивает Тарский), ибо тогда это было бы опреде-ление правды (безразлично к тому, соответствует ли данная прав-да действительности). Все же Тарский определяет истину, а ИисусХристос – правду, предваряя свои слова призывом «не клянитесьвовсе» (клятвы имеют смысл лишь для людей утерявших собствен-ную правдивость).

Ложь всегда некоторое внутреннее расхождение, некотороесубъективное несоответствие: между словом подуманным и словом

5 9 Канонические Евангелия / пер. с греч. В. Н. Кузнецовой. М., 1993. С. 143.

110

сказанным, между словом одним и словом другим, между словоми делом и т. д. Возникает вопрос: а имеет ли ложь собственныйонтологический статус? Чему соответствуют наши ошибочные ут-верждения? Парменид считал, что всякая ложь утверждает суще-ствование несуществующего, т. е. небытия. Ложь для него – интел-лектуальная «двухголовость»: человек утверждает и наличие бы-тия, и наличие небытия. «Двухголовые» философы говорят, чтонебытие есть, и открывают тем самым двери лжи. Платон попы-тался обосновать парность категорий и онтологический статуснебытия. Правда, не в абсолютном, а в относительном смысле –«инобытия». Ложность – это когда одно принимается за другое,за иное. Августин считал, что ложь – это двоемыслие. В ситуациилжи говорится одно, а считается истинным совсем другое. «Ложь –это сказанное с целью обмануть».

Систематизируем наши размышления в свете уже трех эле-ментов эпистемологических соответствий: 1) утверждений, 2) убеж-дений и 3) положений дел. Согласно классическому определе-нию возможны четыре и только четыре варианта отношений меж-ду ними:

1) утверждение соответствует убеждению, а убеждение соот-ветствует действительности;

2) утверждение соответствует убеждению, а убеждение не со-ответствует действительности;

3) утверждение не соответствует убеждению, а убеждение со-ответствует действительности;

4) утверждение не соответствует убеждению, а убеждениене соответствует действительности.

Первый случай, очевидно, удовлетворяет классическому опре-делению истины, так как убеждение соответствует действитель-ности. Он удовлетворяет модернизированному (учитывающемуязыковую форму) варианту классического определения: утвержде-ние соответствует действительности. Наконец, данный случай от-вечает нашему определению правды: утверждение соответствуетубеждению говорящего. Второй случай, правдивого, но ошибоч-ного утверждения, отвечает нашему определению заблуждения.

111

Два первых случая исчерпывают правдивые утверждения. Третийслучай – ложь в ее наиболее чистом, идеальном виде: человек знаетдействительное положение дел (его убеждение соответствует дей-ствительности), но намеренно его искажает, т. е. говорит что-топрямо противоположное тому, что думает. Или, более точно и учи-тывая языковую форму, высказывает вслух утверждение, котороепрямо противоположно утверждению, произносимому про себя.Четвертый случай, как и третий, описывает ситуацию лжи: ут-верждение не соответствует убеждению. Это случай лжи, котораяобременена заблуждением, – убеждение не соответствует действи-тельности. Здесь возникает проблема, ибо языковая форма утверж-дения может при этом соответствовать действительности совер-шенно случайным для самого говорящего образом. Разрешениеданной проблемы видится нам в комбинации корреспондентногопонимания истины с когерентным пониманием правды: расхожде-ние между истинностью и правдивостью не может распростра-няться на большинство взаимосвязанных убеждений, в противномслучае разрушается всякая возможность коммуникации60.

Возникает вопрос: почему мы все время говорим об истин-ности именно утверждений, а не высказываний, рассуждений,теорий, понятий? Это очень существенный для рассмотренияпроблемы приложения истинностной оценки к самой философиивопрос. Дело в том, что не всякое повествовательное высказы-вание утверждается говорящим, достаточно вспомнить много-численные примеры из художественной литературы и искусства.Высказывание есть одновременно как минимальный, так и мак-симальный элемент языка, допускающий истинностную оценку.Говоря об истинности «речи», Аристотель имел в виду именно ут-верждающие высказывания: «Из слов вне связи ни одно ни истин-но, ни ложно» («Категории»). Иногда мы говорим все же об ис-тинности или ложности «слов», однако под «словами» в подобныхслучаях имеются в виду высказывания (образующие предложениеслова), которые утверждаются говорящим.

60 См.: Дэвидсон Д. Когерентная теория истины и познания // Метафизичес-кие исследования. Вып. 11. СПб., 1999. С. 245–260.

112

Еще один вариант интерпретации языковой формы заключа-ется в разграничении между выражением знака и его референциейи рассмотрением истинного предложения как такого знака, кото-рый имеет референцию к тому, что он же и выражает. (Выражае-мое знаком не может быть истинным или ложным само по себе,так как есть некоторое представление.) Я думаю, что при подоб-ном подходе схема Тарского сохраняет свое значение.

Если же рассмотреть такие отдельные слова и словосочета-ния, которые высказываний не образуют, то подобные слова«не лгут», ибо не способны выражать истину или ложь. В своейработе «Об истине и лжи во вненравственном смысле» Ф. Ницшепытается доказать, что отдельные слова лгут. В качестве аргу-мента он ссылается на метафоричность слов, на неоднозначностьи неопределенность их значений. Однако метафоричность и неоп-ределенность могут успешно сниматься контекстом и порождатьвесьма точные значения, а могут использоваться и для утвержде-ния лжи. Сами по себе метафоры «не лгут»61. Другое дело, что ме-тафоры могут становиться в устах интриганов и обманщиков весь-ма эффективными и неуловимыми: многозначность делает возмож-ным алиби средством лжи. Но в этом повинен не язык, а самиинтриганы и обманщики. Слова и языки не бывают ни истинны-ми, ни ложными. Необходимо, правда, проанализировать еще и прак-тику логиков говорить об истинности термина. Не приводит липодобный способ выражения к недоразумениям?

Г. Фреге вводит отсутствующий в письме знак утверждения.Истинностные значения высказываний начинают толковаться в егоконцепции как абстрактные объекты: все истинные высказыва-ния имеют одно и то же истинностное значение «истина», а вселожные – истинностное значение «ложь». Смыслом же являетсявыражаемая высказыванием мысль.

В качестве примера языковой формы, превышающей отдель-ное высказывание, рассмотрим силлогизм:

61 См.: Вайнрих Х. Лингвистика лжи // Язык и моделирование социальноговзаимодействия. Благовещенск, 1998.

113

Все коровы – богиВсе боги – травоядные

Следовательно, все коровы – травоядные

Очевидно, что данный силлогизм правильный, т. е. заключе-ние следует из посылок. Однако так же очевидно, что данноерассуждение некорректно называть истинным (несмотря на истин-ность заключения). Совершенно аналогичная ситуация и с целыминаучными теориями, отличие которых от простого силлогизма –в большем числе посылок и обязательном наличии среди послед-них истинных утверждений (впрочем, и силлогистика изначальнопредназначалась для извлечения следствий из истинных посы-лок). Для истинностной оценки теорий недостаточно одной клас-сической дефиниции истины. Не случайно К. Поппер, приверже-нец корреспондентной концепции, согласованной с семантическойконцепцией А. Тарского, в своих исследованиях соединяет класси-ческую концепцию истинности высказываний с фаллибилизмомв трактовке целостных научных теорий.

Корректно ли спрашивать об истинном и ложном содержа-нии отдельных высказываний? Представляется, что нет. Подобнотому как отдельное, не выражающее высказывания слово не име-ет фактической истинности или ложности, так и отдельное, не вы-ражающее некоторую теорию высказывание не имеет истиныили ложности логической, которая возникает лишь при наличиилогического вывода как необходимого элемента теории. Что жетакое «фактическая истинность» и что такое «логическая истин-ность»? Всякое ли утверждение должно обладать одной из этихистинностных оценок или же следует выделить особую группу ут-верждений, не имеющих ни той, ни другой истинностной оценки?Можно ли использовать закон исключенного третьего для опре-деления истинности через ложность и наоборот?

Классическое понимание истинности следует распространятьна простые и сложные утверждающие высказывания. Если же го-ворится об истинности систем высказываний – теорий или об ис-

114

тинности отдельных понятий, то термин «истинность» в этих слу-чаях имеет совершенно иные, возможно даже омонимичные клас-сическому, значения. Вероятно, что прагматическое пониманиеистины как успешности в предсказании и объяснении опыта бо-лее уместно для языковых форм, превышающих отдельное выска-зывание. Прагматическое понимание согласуется с классическим,когда истинностная оценка выносится в отношении конкретныхутверждений, являющихся следствиями из данной теории (эпис-темология может сохранить научность только ценой оппортуниз-ма). Однако вряд ли возможно рассматривать следствия философ-ских теорий вне данных теорий и тем более пытаться найти для нихопытную проверку.

В качестве примера формы меньшей, чем отдельное выска-зывание, рассмотрим имя (понятие). Очевидно, что в отношенииодного и того же предмета можно образовать более одного поня-тия, ибо их образование определяется избранным аспектом рас-смотрения и познавательными задачами, т. е. чисто прагмати-ческими соображениями, поскольку все прагматические аспектыпонятия невозможно выразить пропозиционально, постольку не-возможно полностью свести понятие к высказыванию. Следова-тельно, имена (понятия) оказываются ниже уровня языковых форм,допускающих истинностную оценку; лучше говорить не об их ис-тинности, а об их адекватности как соответствии задачам позна-ния и рассматриваемому аспекту предмета (см. прагматическоеопределение значения Ч. С. Пирсом). Имя становится выражени-ем понятия в контексте некоторого определения (дефиниции), ко-торое является высказыванием, не допускающим истинностнойоценки. Собственное имя может соотноситься с понятием не толькочерез определение, но и через описание. «Мысль в уме человека,использующего собственное имя, может быть точно выраженалишь тогда, когда мы заменим собственное имя дескрипцией»(Б. Рассел). Кроме того, имя и образующее актуальный смысл име-ни понятие, выражаемое данным именем, зависят от языка, реля-ционны по отношению к языку. Истина же безразлична к языку,

115

ибо всякое выражающее истину утверждение переводимо на всеестественные языки (см. критику релятивизма Д. Дэвидсоном).

Рассматривая проблему ценностной нейтральности истин-ностной оценки в качестве ее независимости от прочих ценностей,необходимо помнить о ценностном аспекте самой этой ценностно-нейтральной оценки. Истина безразлична к прочим ценностям, носама есть ценность. Это ли хотели сказать баденские неокантиан-цы? Истинность и оценка разграничиваются в рамках каждогоязыка по-своему, но отсюда не следует, что этим нарушается ней-тральность истины. Жестких границ между истиной и оценкойне существует, разве что только в абсолютном, т. е. безотноситель-ном к языку смысле (может, это и хочет сказать Х. Патнэм?), одна-ко во всяком сколько-нибудь устойчивом языке эти границы есть.

Можно ли говорить об истинности чувственных форм? Напри-мер, об истинности представлений? Когда представление высту-пает образом действительности, оно никак не может выступатьв качестве утверждения о существовании или несуществованиичего-либо. Поэтому проблема классической эпистемологии – каксопоставить наши представления с самой действительностью, еслипоследняя сама может быть нам дана лишь в представлении, –есть псевдопроблема, ибо сами по себе представления не пред-назначены для сопоставления с действительностью, функция пред-ставлений иная. Кроме того, существуют необразные представле-ния – осязательные, обонятельные, слуховые, говорить об истин-ности которых было бы совсем бессмысленно.

Рассмотрев коммуникативный и связанный с языком аспектпроблемы истины, мы прояснили такие понятия, как правда, ложьи заблуждение. Истина не есть реальный объект (вино, женщины,колбаса...), или “наличное бытие”. Истина может рассматриватьсякак реальное отношение (либо как свойство). Можно рассмат-ривать истинностные значения и как объекты, но только абстракт-ные, вне пространства и времени существующие (Г. Фреге). Исти-на может выступать абстрактным объектом лишь в рамках фило-софского дискурса (любой разговор об истине – философский).К сожалению, имена существительные малопригодны для обозна-

116

чения отношений. Поэтому, учитывая логику естественного язы-ка, было бы лучше всюду заменять существительное «истина»(«veritas») на прилагательное «истинность» («verum»), дабы не воз-никало особого гипостазированного предмета (объекта) метафи-зики по имени Истина: «In vino, возможно, и “veritas”, но в трезвомразговоре – “verum”» (Дж. Остин). Итак, существительное «исти-на» разделяется в области познания на два основных значения:1) истинность – когнитивное значение и 2) правда (правди-вость) – коммуникативное значение.

Итак, вопрос о языке очень существен. С одной стороны, мыдолжны рассматривать истину сквозь призму философии языка,но с другой стороны, должно быть что-то, от языка не зависящее,существующее самостоятельно, для того, чтобы разговор об ис-тине имел хоть какой-то смысл; без какого-либо (хотя бы косвен-ного) отношения к реальному миру понятие истины тут же утра-чивает всякий смысл.

Необходимо обратить внимание на затруднения, связанныес понятием «предложение», которое может трактоваться и в чис-то грамматическом смысле, в подобном случае оно не может рас-сматриваться в качестве носителя истинностного значения. Пере-ходя от языка к речевым актам, следует ответить на вопросы: ка-кие речевые акты и при каких условиях выполняют функциюносителя истинностного значения, а также почему невозможно (со-гласно работе Остина «Истина») редуцировать категорию истинык категории значения?

Что такое предложение в контексте семантики Тарского? Це-лесообразно выделить основания классификации для понятия пред-ложения. В качестве примера рассмотрим четыре строки символов:

1. Снег бел.2. Снег бел.3. Бел снег.4. Трава зелена.Сколько предложений здесь записано? Если использовать тер-

мин «пропозиция», означающий выражаемую высказыванием мысль(по Фреге), то здесь имеются два «предложения» – пропозиции.

117

А. Тарский с подобным решением не согласился бы, ведь для негодолжна быть возможной ситуация, когда «одно и то же (курсивмой. – Д. А.) выражение, являющееся истинным предложениемв одном языке, может оказаться ложным или даже бессмыслен-ным в другом языке»62. Если же мы станем использовать схемудля интерпретированных предложений, а тем более для пропо-зиций, такое никак не получается. Если мы желаем оставить воз-можность изменения истинностного значения, то остается толькоодно – понимать предложение как набор физических символов(что и делает Тарский). Может ли истинностное значение предло-жения измениться в случае его корректного перевода, т. е. в слу-чае эквивалентности предложения и его перевода?

С точки зрения «физики» здесь имеются четыре какие-то за-писи, с точки зрения синтаксиса – три синтаксические формы (за-писи 1 и 2 – синтаксическая форма), с точки зрения семантики мыимеем две пропозиции (1, 2, 3 – одна пропозиция, 4 – вторая). Каквидим, синтаксис уже предполагает обобщение и классы сходныхформ – предложений некоторого языка.

Когерентная концепция и ее проблемы

Важной проблемой является соотношение когерентной и кор-респондентной теорий истины. Важно также разграничение коге-рентной концепции истины от когерентной концепции обоснова-ния. В когерентной теории истина определяется в качестве согласо-ванности (когеренция – значит согласованность…) высказыванияс другими высказываниями некоторой системы высказываний(теории, языка и т. д.), признаваемой нами в качестве истинных.В когерентной теории условиями истинности высказываний яв-ляются не положения дел в мире, а другие наши высказывания.В чистой когерентной концепции рассматривается когерентностьвсех высказываний некоторого языка, а в умеренных – когерент-

62 Тарский А. Семантическая концепция истины и основания семантики // Ана-литическая философия: Становление и развитие (антология). М., 1998. С. 92.

118

ность в рамках некоторых множеств высказываний. Для умерен-ной когеренции актуальна проблема выбора достаточного, или реп-резентативного, множества высказываний.

Согласованность может интерпретироваться в более слабомлибо в более сильном смысле. Если рассматривать согласован-ность только как непротиворечивость, то получится весьма сла-бая когерентность. Б. Рассел приводит в качестве критики подоб-ной когерентности идею, что непротиворечивость можно постро-ить и для систем, никак не соотносимых с действительностью,подобных хорошему роману. То есть может существовать несколь-ко равно когерентных систем, в которых одни и те же высказыва-ния имеют противоположные истинностные значения («аргументепископа Стаббса»).

Против умеренной когерентности Рассел, похоже, не возража-ет: «…Постараемся сами изложить теорию когерентности позна-ния. Мы должны будем сказать, что иногда две веры не могутбыть обе истинными или, по крайней мере, что иногда мы пола-гаем так. Если я верю одновременно, что А истинно, что В истиннои что А и В не могут быть вместе истинными, то я имею три веры,которые не составляют связной группы. В этом случае по крайнеймере одна из трех должна быть ошибочной. Теория когерентностив ее крайней форме считает, что имеется только одна возможнаягруппа взаимно связанных вер, которая составляет целое позна-ния и целое истины. Я не думаю, что это так; я склоняюсь скореек лейбницевской множественности возможных миров. Но в изме-ненной форме теория когерентности может быть принята. В этойизмененной форме она будет говорить, что все или почти всеиз того, что доступно познанию, является в большей или меньшейстепени недостоверным; что если принципы вывода относятсяк первичному материалу познания, тогда одна часть первичногознания может быть выведена из другой и, таким образом, приоб-ретает больше правдоподобия, чем она имела бы за свой собствен-ный счет. Таким образом, может произойти, что целая группапредложений, каждое из которых само по себе имеет только невы-сокую степень правдоподобия, в совокупности может иметь очень

119

высокую степень правдоподобия. Но это зависит от возможностиизменения степеней присущего им правдоподобия, и вся теориястановится поэтому теорией не чистой когерентности»63.

Однако нам кажется, что сходные проблемы настигают и уме-ренную когерентность. Для доказательства рассмотрим пример двухмножеств высказываний, в каждом из которых имеется по три вы-сказывания: 1) {а, ┐в, а в}; 2) {┐а, в, а в}. Очевидно, что еслиоба недизъюнктивных высказывания имеют одно и то же истин-ностное значение («истина» или «ложь»), то когерентны оба мно-жества (в одном все высказывания окажутся истинными, а в дру-гом все высказывания окажутся ложными). Если же недизъюнк-тивные высказывания имеют разные истинностные значения, тоодин из них окажется истинен, а вслед за ним и дизъюнктивноевысказывание соответствующего множества, что делает три выска-зывания также согласованным (непротиворечивым) множеством.Равная же когерентность обоих множеств не поможет нам в уста-новлении истинностных значений отдельных высказываний, вы-сказывания «а» и высказывания «в». То, что истинно в одном ко-герентном множестве, будет ложно в другом равно когерентноммножестве. Поэтому понятие непротиворечивости следует, види-мо, совсем забыть как излишне слабое условие в качестве крите-рия когерентности.

Более сильным является понятие когеренции в качестве логи-ческого следования интересующего нас высказывания из множе-ства истинных высказываний нашей системы. Однако это болеесильное понятие когеренции оказывается таковым, что ему могутудовлетворять лишь такие системы, которые являются менее богаты-ми системами, чем формальная арифметика. Почему? Потому, чтодля систем равных или более богатых, чем формальная арифме-тика, справедливы ограничительные теоремы Гёделя и Тарского.Согласно теоремам Тарского в любой достаточно богатой системеимеются (могут быть построены) высказывания, которые явля-ются истинными, но невыводимыми логически из других высказы-

63 Рассел Б. Человеческое познание. М., 1957. С. 190.

120

ваний соответствующей системы. Тем самым наше более силь-ное определение когеренции оказывается неработающим для сис-тем равных или более богатых, чем формальная арифметика.

Получается, что когерентность должна пониматься более силь-ным, чем наш первый, но менее сильным, чем наш второй пример,образом. Критика Б. Расселом когерентного подхода не ставитточку в дискуссии. В современной философии некоторый вари-ант чистой когерентной концепции успешно развивал Д. Дэвид-сон, согласно аргументам которого когерентность не может не ока-заться одновременно и корреспонденцией. Для доказательстваДэвидсон использует свою условно-истинностную семантику, в ко-торой условия истинности высказываний интерпретируются в ка-честве условий наличия у данных высказываний значения.

В своей статье «Когерентная концепция истины и познания»64

Дэвидсон аргументирует методом доказательства от противного.Если большинство убеждений некоторого индивида оказываютсяложными, то это ведет к абсурдному выводу относительно пони-мания данным индивидом значений собственных высказываний.Если же основное множество убеждений всякого нормальногоиндивида необходимо истинно, то можно говорить, что оно соот-ветствует миру (но никак не очень подозрительным сущностям,по мнению Дэвидсона, под названием «факт»!). Поэтому когерент-ная концепция не может, по мнению Дэвидсона, противоречитькорреспондентной, классической концепции.

Итак, непротиворечивость оказывается слишком слабым усло-вием когеренции, а логическое следование – слишком сильным.Как нам найти подходящее среднее? В современной эпистемоло-гии эта проблема решается на основе теории вероятности. Есливероятность (а & в) превышает вероятность (а & ┐в) или вероят-ность (┐а & в), то «а» и «в» следует признать когерентными. Од-нако и здесь остается достаточно проблем и вопросов.

В литературе часто можно встретить ссылки на Гегеля какна представителя когерентизма. Гегель действительно много

64 См.: Дэвидсон Д. Когерентная теория истины и познания // Метафизичес-кие исследования. Вып. 11 : Язык. СПб., 1999. С. 245–259.

121

говорит о целостности и согласованности научных знаний и крити-кует корреспондентную теорию истины. Однако с эпистемологиейу Гегеля дела обстоят примерно так же, как с логикой: познание,как и мышление, как и логика, связываются у него с абсолютнойидеей и абсолютным духом, которые познают самих себя. Если этоможно считать теорией познания, то тогда, конечно, Гегель ока-жется когерентистом. Все дело, видимо, в том, что многие авторы,на Гегеля ссылающиеся, способны мыслить исключительно в ка-тегориях «Трех источников, трех составных частей марксизма».

Выше мы уже сказали, что для Дэвидсона когеренция должнапризнаваться без конфронтации с корреспонденцией, толкуемойв некотором глобальном, холистском смысле. Это поднимает вопросо том, как соотносятся между собой различные теории и определе-ния истины – должны ли мы признавать конфронтацию между ними?

Представляется, что различные теории истины имеют своисферы применения и, как правило, не конфликтуют между собой.Если мы рассматриваем формальные науки, такие как логика, мате-матика и т. д., то было бы слишком самонадеянно пытаться уста-новить соответствия между ними и действительным миром, простолучше и проще (лучше потому, что проще) ограничиться когерент-ной теорией истины. Наоборот, для наук естественных важно имен-но соответствие миру, природе, фактам. Здесь более уместно прини-мать корреспондентную теорию истины, хотя возможны и когерен-тистские подходы в достаточно формализованных естественныхнауках. Не исключаются также прагматические трактовки исти-ны. Например, научный эксперимент можно соотносить не толькос актуальным реальным миром (корреспонденция), но и с будущимопытом. Соответствие же будущему опыту может быть истолкова-но не только в смысле корреспонденции, но и в смысле целесооб-разности имеющейся научной теории, т. е. чисто прагматически.

Мы приходим к выводу, что совместимость или несовмести-мость тех или иных теорий истины не может утверждаться апри-орно. Для утверждения о совместимости или несовместимоститеорий истины обязательно должны иметься какие-то конкретныеоснования.

122

Прагматические теории истины

Третьей из основных классических теорий истины являетсяпрагматическая (или прагматистская) теория истины. Обычноданная теория связывается с таким направлением современнойфилософии, как прагматизм, но подобная привязка заметно сужаетпрагматическую теорию.

В прагматических теориях утверждается связь истинности не-которого верования (или выражающего его высказывания) с по-лезностью, успешностью, целесообразностью и т. п., особеннос успешностью в свете будущего опыта, что делает прагматичес-кую теорию достаточно уместной в области естественных наук,ведь эксперимент – это всегда обращение к будущему, еще не на-блюдавшемуся опыту. Сказанное нисколько не противоречит важ-ности корреспондентного понимания истины для естественныхнаук, ведь, как мы помним, различные теории могут быть хорошосогласуемы между собой, особенно для каких-то специальных ре-гионов познания.

Если мы трактуем прагматическую теорию подобным, широ-ким образом, то в число ее приверженцев попадают и «философыжизни», в силу оценки истинности как полезности для жизни, эво-люции и т. п. Без всякого сомнения, и Ф. Ницше оказывается праг-матистом, и А. Бергсон, и остальные представители данного на-правления. Равным образом марксисты с их категорией практикиоказываются прагматистами, так как практика оказывается ко-нечным критерием истинности всякого высказывания (согласноЛенину высказывание «2 + 2 = 4» «доказывается» миллиарды разповторявшийся практикой). Элементы прагматистской концеп-ции можно найти в философии экзистенциализма и многих другихнаправлениях.

Наиболее серьезные проблемы у прагматистской теории воз-никают в случае ее однобоких толкований и противопоставленияиным теориям истины (корреспондентной, когерентной и др.). Гиб-кое и широкое понимание прагматизма, как у Ч. С. Пирса, Ч. У. Мор-риса, К. И. Льюиса, У. Куайна и других великих мыслителей, ней-

123

трализует указанные сложности и позволяет успешно адаптиро-вать прагматистскую теорию во многих областях, даже в областичистой логики (Ч. С. Пирс, Н. Гудмен и др.).

В качестве критической стратегии против чисто прагматичес-кой теории истины Б. Рассел предлагал отталкиваться от вопро-са: что из чего следует? Следует ли полезность из истинностиили истинность из полезности? Очевидно, что ложные убежденияиногда, случайным образом, приводят к успеху (случай Колумбаиз их числа).

Сложности классификации теорий истины

Сложным и к настоящему времени не имеющим удовлетво-рительного решения видится вопрос о классификации теорий исти-ны. Зачастую классификация теорий истины, освещаемая в учеб-ной литературе, не отвечает элементарным правилам научной клас-сификации, например, правилу сохранения единых оснований.

Примером логической ошибки, связанной с отсутствием осно-вания (а игнорирование логических ошибок, как мы отмечаливыше, делает из философов «козлищ»), может послужить класси-фикация некоего китайского императора в рассказе великого ар-гентинского писателя ХХ в. Х. Л. Борхеса «Аналитический языкДжона Уилкинса»:

«Животные подразделяются на:а) принадлежащих Императору,б) набальзамированных,в) прирученных,г) молочных поросят,д) сирен,е) сказочных,ж) бродячих собак,з) включенных в эту классификацию,и) бегающих как сумасшедшие,к) бесчисленных,л) нарисованных тончайшей кистью из верблюжьей шерсти,

124

м) прочих,н) разбивших цветочную вазу,о) похожих издали на мух».Аналогичным образом теории истины иногда подразделяют-

ся примерно так:а) корреспондентная,б) классическая,в) когерентная,г) семантическая,д) маоистская,е) христианская,ж) онтологическая,з) Хайдеггера,и) прагматическая,к) платоновская,л) эстетическая

и т. д.Очевидно, что подобным образом классифицировать могут

только «козлищи», но не философы: корреспондентная теория и естьклассическая, и есть семантическая (или пересекается с ней).

Если мы используем рассмотренное ранее понятие материаль-ной адекватности по А. Тарскому, то сразу отметаются все мате-риально неадекватные (согласно негативному критерию схемыэквивалентности) теории. Например, какие-нибудь «эстетические»,«онтологические», «женские», «русские» и тому подобные «тео-рии» истины абсолютно неадекватны просто потому, что не рабо-тают на классификацию высказываний в качестве истинных и лож-ных. Все неадекватное мы сразу отбрасываем с помощью Тар-ского и занимаемся классификацией лишь материально адекватныхтеорий.

Меньшим злом является неполнота предложенных класси-фикаций. Подобным «достоинством» меньшего зла обладают клас-сификации Ч. У. Морриса и К.-О. Апеля, в которых основные тео-рии соответствуют основным семиотическим аспектам языка, ка-ковых всего три: семантика, синтаксис и прагматика. Получаются

125

три основные теории, им соответствующие: корреспондентная,когерентная и прагматическая (при этом прагматизм, конечно,не отождествляется с языковой прагматикой).

В современной эпистемологии в качестве исходного класси-фикационного деления зачастую используется деление теорий ис-тины на дефляционистские, т. е. отрицающие наличие какой-либометафизической природы у истины, и инфляционистские, т. е. при-знающие ту или иную метафизическую сущность истины (в ка-честве соответствия, согласованности, полезности и т. д.).

Дефляционизм и инфляционизм могут иметь различные сте-пени своего выражения. Критики крайнего дефляционизма (А. Тар-ский, Дж. Остин и др.) считают, что предикат истинности не всег-да может быть устранен из высказывания. Наоборот, более после-довательные дефляционисты доказывают, что предикат истинностивсегда можно устранить. Например, Ф. Рамсей пишет: «Так, еслия говорю “Он всегда прав”, я подразумеваю, что утверждаемые импропозиции (proposition) всегда истинны, и, по-видимому, нет ни-какого способа выразить это без использования слова “истин-ный”. Но предположим, что мы выражаем ее следующим обра-зом: “Для всякого р, если некто утверждает р, то р – истинно”,тогда мы видим: то, что пропозициональная функция р являетсяистинной, есть то же самое, что и р... Вероятно, это можно прояс-нить, предполагая на время, что подразумеваются пропозициитолько одной формы, скажем реляционной формы aRb, тогда “Не-кто всегда прав” можно было бы выразить посредством “Для всеха, R, b, если некто утверждает aRb, то aRb”, где “является истин-ной”, очевидно, было бы излишним добавлением»65. То есть при ис-пользовании пропозиций одной формы – любой, без каких-либоисключений – мы можем устранить предикат истинности, еслиэксплицитно выразим форму соответствующей пропозиции. Мни-мая неустранимость возникает лишь при использовании предикатаистинности применительно к пропозициям различной формы.

65 Рамсей Ф. П. Факты и пропозиции // Рамсей Ф. П. Философские работы.М., 2011. С. 105.

126

Дефляционизм имеет ряд разновидностей: это и теория избы-точности категории истины, которую мы уже рассматривалина примере концепции Рамсея, и дисквотационная теория (дис-квотация – раскавычивание), и минимализм П. Хорвича и его по-следователей, в котором истинность трактуется как чисто логи-ко-сематическая категория, и т. д. Следует также отметить, чтов большинстве дефляционистских теорий привлекается аппаратсемантики А. Тарского, хотя имеются и такие дефляционистскиетеории, которые строятся без него. Например, эмотивистская ин-терпретация признания истинности в качестве одобрения и при-знания ложности в качестве осуждения, очевидно, в семантике Тар-ского не нуждается.

Теория истины и естественный язык

Во многих областях познания, особенно научного, естествен-ный язык не очень хорош как инструмент познания и даже не оченьпригоден. Что было бы, например, если бы вас, уважаемый чита-тель, обязали производить арифметические расчеты на основеимен чисел в русском языке, а не на основе цифровой записи чи-сел? На основе естественного языка мы бы считали очень и оченьплохо. Инструментом нашего счета являются различные формыцифровой записи чисел, – для большинства ныне живущих людейболее пригодными и привычными являются десятичная системаи арабские цифры, для компьютеров же лучше использовать обо-значения в рамках двоичной числовой системы.

В философии естественный язык имеет большее значение, чемв арифметике, исключительно в силу того, что философия связанане только с научными, но и с идеологическими задачами. Однакосводить философию исключительно к идеологии и видеть в есте-ственном языке альфу и омегу всего нашего познания способнытолько риторы-демагоги, что не является лучшим решением дажедля философии. Поэтому, отдавая должное естественному языкукак средству познания, не следует преувеличивать его значениедля философии.

127

Рассмотрение и интерпретацию категорий естественногоязыка мы ограничим лишь классическим определением истины.Начнем с рассмотрения тех слов русского языка, которые близкипо значению к слову «истина» или тесно с ним связаны. Первоеиз интересующих нас слов – слово правда. Понятие правдивостизначимо и для всякого представителя европейской культуры, дажеесли оно не выделяется в рамках соответствующего языка в от-дельное слово. Как показывают лингвистические исследования,слово «истина» в русском языке употребляется значительно реже,чем слово «правда», что говорит о том, что для людей наиболееважен коммуникативный аспект познания. Очевидно, что данногорасхождения нет во всех иных языках, в которых не существуетвторого отдельного слова.

Возможно, в указанном удвоении слов есть и свои плюсы,и свои минусы. На поверхности лежащий минус видится в том,что термин «истина» рассматривается каким-то изолированнымобразом, как будто истина не нуждается в правдивости. Возмож-ный же плюс связан с тем, что дифференциация коммуникатив-ной правды и когнитивной истины способна более глубоко и пол-но эксплицировать соответствующие аспекты. Поэтому русскийязык может даже способствовать прояснению значений категорийправды/истины.

Следует также заметить, что философская этимология – этов лучшем случае всегда лишь некоторая фолк-этимология. В худ-шем случае философская этимология есть насилие над разумоми культурой. Почему? Потому что слепо следовать тропами языкаспособны лишь больные и примитивные люди, а также поэты. Од-нако философ не есть поэт, нет никакой необходимой связи междуфилософией и поэтическим творчеством. Взрослый же и здоровыйчеловек всегда делает некоторый выбор из символической много-значности языка, т. е. устраняет, детерминирует ее в своих сужде-ниях. Детство и примитивность философу также вроде бы не к лицу.

Если отбросить этимологию, то каждый согласится, что прав-да – это противоположность неправды (в современном русскомязыке значение слова «правда» определяется уже не этимологией,

128

а противоположным ему по значению словом «неправда»), и каж-дый знает, что неправда – это когда человек говорит не то, чтодумает. Синонимами неправды являются «ложь», «вранье», «об-ман». Следовательно, правда – это когда человек говорит то, чтодумает, даже если последнее не соответствует действитель-ности. Правда определяется не как объективное, а как субъектив-ное соответствие между нашими утверждениями и нашими жеубеждениями; правда множественна: у разных людей может бытьразличная правда (например, когда коммунисты говорили то, в чембыли убеждены, они говорили правду).

Можно даже было бы согласиться с Протагором, если толькосказанное им не распространять и на истину, что у каждого чело-века имеется своя собственная правда. В области человеческихубеждений имеет, в некотором смысле, место релятивизм, таккак всякое убеждение правдиво. Правда – это сообщение того, чтопризнается данным индивидом в качестве истинного, даже еслиего мнение ошибочно, ложно. Однако даже если всякое убеждениеправдиво, это еще не значит, что всякое убеждение соответствуетдействительности, – из правдивости убеждения не следует его ис-тинность. Протагор же необоснованно смешивал одно с другим.

Истина не зависит от того, кто говорит, является ли говорящийумным или глупым, опытным или не очень, мужчиной или жен-щиной и т. д. В отношении правдивости такая постановка вопросаимеет определенные основания (если, конечно, не абсолютизиру-ется): лишь свободный, ответственный и разумный человек по-на-стоящему правдив. Ф. Ницше даже считал, что правдивость – онто-логическая характеристика не человека, а только сверхчеловека.Однако ничего подобного уже нельзя сказать об истинностныххарактеристиках наших утверждений. Полагать, что у истинностимогут иметься собственники, некорректно. Истина интерсубъек-тивна и общезначима (данные категории могут пониматься и какнезависимые, и как взаимоопределимые).

Правдивое утверждение необходимо претендует на истин-ность, даже когда оно впоследствии оказывается ошибочным,т. е. ложным. Правдивое утверждение претендует на истинность

129

и в случае, когда объективные основания для этого есть (знание),и когда таковых нет (вера). Правда может быть и знанием, и верой(верования, как мы видели ранее, отличаются от знания тем, чтоне имеют достаточных объективных оснований).

Можно ли не знать правду? Можно, но только если это чья-точужая правда. Не знать же о правдивости или лживости своих соб-ственных слов человек не может. Поэтому аргумент Гегеля, глася-щий, что, для того чтобы говорить правду, необходимо ее «знать»,ошибочен. Ошибка в том, что не ведать свою собственную прав-ду – в том смысле, что не иметь вообще никакого мнения (веры)о данной правде, – человек никак не может. Неизвестная (соб-ственная) правда – такой же нонсенс, как неизвестная собствен-ная ложь; абсурдность «неизвестной правды» не уступает абсурд-ности «ложного знания». В то время как истинность и признаниеистинности различны, правдивость и уверенность (убежденность)в собственной правдивости неразличимы (по крайней мере, на уров-не сознания).

Второе слово русского языка, имеющее непосредственное от-ношение к проблеме истины, – «заблуждение». По большому счетусовременное значение очень далеко отстоит от этимологии дан-ного слова, так как «заблуждение» происходит от корня «блуд».Хорошенькая же эпистемология (теория познания) тогда у нас по-лучается! Мы видим, что этимология может оказаться абсолютнонепригодной и вредной для философии.

Однако этимология «заблуждения» не во всем расходится с егосовременным смыслом слова «блуждать». Вполне допустимо ска-зать, что заблуждающийся блуждает, хочет найти путь, да не мо-жет. При этом блуждать можно исключительно лишь правдиво,не прикидываясь. Для того чтобы найти путь, одной правдивостиобычно недостаточно. Очевидно, что всякое заблуждение – прав-да, однако еще более очевидно, что не всякая правда является за-блуждением. Искреннее стремление к истине, при несоответствиинаших убеждений действительности, вполне может иметь местов случае заблуждения, а иногда даже отличает заблуждение от дру-гих видов познавательной ошибки.

130

О заблуждении речь уже шла при определении категории зна-ния. Заблуждение – это ложное, но признаваемое истинным суж-дение. В частности, можно вспомнить разграничение Б. Больца-но, который считает, что на объективном уровне знания, на уровне«предложений в себе», мы имеем противоположность истинностии ложности, а на субъективном уровне, на уровне суждений, – про-тивоположность истины и заблуждения.

Поэтому вполне возможно считать, что заблуждение есть по-иск пути к истине (увы, безуспешный!), однако никак не сам ис-комый путь. Заблуждающийся конечно же не «блудодей», нои не герой: как бы благородны ни были мотивы совершившегопознавательную ошибку, это нисколько не может служить основа-нием для ее сохранения. Ошибка не может считаться неполным(частичным) знанием, как это пытаются доказать гегельянцы.Конечно, иногда вполне допустимо нечто ложное, которое счита-лось истинным, рассматривать в качестве ушедшего в прошлоеисторического условия нахождения некоторой истины, однакосчитать его на этом основании необходимым условием даннойистины – значит совершать слишком уж грубую ошибку. Диалек-тика никогда – от Сократа до наших дней – не была «путем к ис-тине», но всегда была лишь исключительно методом критики на-ших собственных ложных концепций, одним из средств (нарядус опытом) устранения наших познавательных ошибок.

Итак, заблуждение – это необоснованная претензия на знание.Иногда заблуждением называют такую ошибку, которую познаю-щий наделяет статусом эпистемологической необходимости. В дан-ном случае упорствование в своих ошибках может, конечно, при-водить к случайным открытиям. Например, Колумб открыл Аме-рику, будучи абсолютно уверен, что побывал в Индии. Принцип«где воля – там и путь» иногда срабатывает, приводя случайнымобразом к истине (на радость гегельянцам). Однако странно наде-яться на систематичность случая.

Если мы договорились понимать истину как соответствиедействительности, то истине противоположно несоответствие(познавательная ошибка), но не обязательно обман. Неистинное

131

не всегда является намеренной ложью. Например, когда убежден-ный коммунист доказывает неизбежность наступления коммуниз-ма, он совсем не обманывает, а говорит правду. К сожалению,в классическом определении в слово «ложь» включаются все воз-можные виды ошибочного отображения событий, в том числеи заблуждение. Поэтому в классическом определении слово «ложь»следует всегда интерпретировать как ложность, которая и естьпротивоположность истинности.

В классическом определении рассматривается прежде всегокогнитивный и исключается коммуникативный аспект языка, дан-ное определение – эпистемологическая абстракция (но это не зна-чит, что от него следует отказаться). Слово же ложь в естествен-ном языке указывает преимущественно на значения, относящиесяк коммуникации, и лишь во вторую очередь – к познанию (к по-знанию относится ложность как ошибочность). Классическоеопределение – теоретическая идеализация.

Следствием данной идеализации является возможность ис-тинных утверждений выходить за рамки человеческого знания,ибо можно представить наличие такого соответствия языковыхформ и действительности, которое никому из людей неизвестно(например, всеми забытая истинная информация). В этом смыслеистина обширней знания, ибо знание предполагает признание не-которой информации в качестве истинной. Признание утвержде-ний в качестве истинных сопровождается убеждением или верой(в нерелигиозном смысле). Только наличие убеждений делает ин-формацию знанием. Между утверждением и действительностьюоказывается третий элемент эпистемологических соответствий –убеждение (вера) некоторого субъекта (или агента) S, который свя-зывает проблему истины с проблемами коммуникации и знания.

132

Глава 4ТЕОРИИ ЗНАНИЯ

Я могу знать вещи, которые я не могу доказать.Дж. Э. Мур

Платон в своих диалогах «Менон» и «Тимей» исследует проб-лему знания, пытаясь построить определение знания. Удовлетво-рительного определения Платон так и не находит66, однако резуль-таты его поисков закрепляются в истории философии навечно.Этими результатами выступают три предлагаемых, но отбро-шенных варианта определения: 1) знание как чувственное вос-приятие, 2) знание как мнение, 3) знание как истинное мнениес обоснованием. Последний вариант становится классическимна протяжении более чем двухтысячелетней истории европейскойфилософии.

Очень важно запомнить, что знание – это не просто неко-торые истины (истинные полагания, мнения, верования), а не-что большее.

Далеко не всякое изречение истин можно считать знанием. То,что утверждается (глаголется, провозглашается, изрекается) кем-то в качестве истинного, становится знанием тогда и только тогда,когда получает некоторое обоснование. Без обоснования – кто быни утверждал те или иные «истины» (с его точки зрения) – ника-кого знания нет и быть не может.

66 Не следует считать искомым определением предмета рассмотрение знанияв качестве чего-то припоминаемого. Припоминание есть процесс, генезис, разго-вор о происхождении данного предмета (знания), но никак не определение пред-мета. Во всяком случае, называя знание припоминанием, мы еще не имеем явногоопределения.

133

Имеется стандартный анализ данного определения (его мож-но найти, с некоторыми вариациями, у А. Айера, Э. Гетье и рядадругих авторов), в котором выделяются три пункта:

Если «S знает, что p», то:(1) p Истинно;(2) S признает (верит, убежден), что p истинно;(3) у S есть основания признавать p истинным.Возвращаясь к Платону и грекам, необходимо отметить важ-

ное различие между мнением и знанием, которое они проводили.Пункт (1) отделяет знание от мнения и является отличительнымпризнаком знания, хоть и недостаточным для полного определе-ния. Так, мнения могут признаваться истинными чисто субъек-тивно, знания же должны признаваться истинными общезна-чимо, для всех без исключения познающих.

Пункт (1) в наличии S не нуждается. Истинность можно и нуж-но рассматривать без субъекта. Однако знание больше, чем простоистинность. Проблема знания связана как с проблемой истиннос-ти, так и с проблемой обоснованности некоторой информации.

Если согласиться с классическим, как мы видели, приписы-ваемым Платону определением знания в качестве «истинногои обоснованного мнения», то очевидно, что «ложное знание» естьнонсенс; равно абсурдны и такие выражения, как «необоснован-ное знание», «ошибочное знание» и т. п. Выражение «ложные зна-ния» такой же оксюморон, как и выражение «ложные истины», –для некоторых контекстов естественно-языкового употребленияоно, может, и сгодится, но ни для какой теории подобное выраже-ние недопустимо. Очень плохо, когда кто-то начинает призыватьнас к тому, чтобы мы рассматривали ошибку и обман (дезинфор-мацию) в качестве знания.

Некорректным видится также и выражение «истинное зна-ние», оно не противоречиво, но тавтологично (что-то вроде «масламасляного»). Единственное оправдание данному выражению за-ключается в том, что знание привязано ко времени, в отличие от ис-тины (неистинными будут тогда знания, которые канули в Лету).То есть знание можно и нужно как-то индексировать в отношении

134

времени. Индексировать же истинность по времени все равночто индексировать выполнимость по времени (вспомним Тарско-го, у которого истинность определяется именно через выполни-мость). В случае же знания ситуация иная: то, что считалось зна-нием когда-то, перестает рассматриваться как знание сейчас,обычно в силу обнаруженной ложности. А раз подобное имеетместо, то в некотором смысле вроде бы можно говорить о «под-линном», «настоящем» (чуть ли не «истинном»!) знании, намекаяна аспект времени. И все же, я полагаю, не стоит говорить об «ис-тинном знании», или об «обоснованном знании», чтобы у насне получались ненужные тавтологии.

Всякий философ должен уметь держать в уме пару собствен-ных сделанных утверждений и получать из них корректные выво-ды. Так, если кто-то называет вслед за Платоном знание (1) ис-тинным мнением с обоснованием, то как же можно при этом ут-верждать, что (2) знание бывает ложным? Даже вороны умеютсчитать до трех и производить элементарные выводы! Те же, ктоутверждают вслед за Платоном, что

I. Знание – это истинное и обоснованное мнение

и утверждают при этом, что

II. Существует какое-то ложное знание...,

мыслят хуже ворон. Даже не доходя до построения последо-вательной философской теории, т. е. на уровне здравого смыслаи простого лингвистического анализа, можно понять семантичес-кую недопустимость некоторых синтаксически правильных форм(вспомним классическую критику семантически бессмысленныхвысказываний у Р. Карнапа!). Тем не менее постоянно появляетсякакой-нибудь «философ», готовый называть познаниями и дезин-формацию, и ложь, и другие пагубные для истинности вещи.

Итак, знание необходимо есть что-то истинное. Однакоистинности еще недостаточно для знания. Категория знанияболее содержательна, чем категория истины, а категория истиныобладает большим объемом (при меньшем содержании). Что такое

135

объем и содержание понятий, должно быть известно из курса ло-гики, более современная версия этих парных категорий выража-ется терминами «экстенсионал» и «интенсионал» (Р. Карнап).

Еще можно сравнить категории истинности и знания через по-нятия необходимых и достаточных условий, которые соотносятсяследующим образом: если имеется (p q), то q есть необходи-мое условие для p, а p есть достаточное условие для q. Исходяиз данного определения, категория истины есть необходимоеусловие для знания, а категория знания есть достаточное усло-вие для истинности (это можно также увидеть на аксиомах эпис-темической логики).

Пункт (2) в наличии S уже нуждается, так как для верованийи убеждений требуется некоторый носитель, агент (хотя для ис-тинности и ложности высказываний носитель не требуется).

В этом отношении интересен классический анализ И. Кантомкатегорий знания, мнения и верования. Конечно, мнения и веро-вания разделять вовсе не обязательно, но Кант делает это весьмауместным и интересным образом. Он использует взаимосвязь пунк-та (2) в стандартном анализе с пунктом (3). Возникают два осно-вания для классификации, поскольку пункт (3) может интерпрети-роваться как в объективном смысле (достаточные объективныеоснования), так и в субъективном (достаточные субъективные ос-нования). Несмотря на спорность самого понятия достаточныхоснований (категории классического фундаментализма, введеннойГ. Лебницем), разделение объективного и субъективного способнопредставить в новом свете некоторые традиционные проблемы.

Для корректного анализа категории знания важно не забыватьо возможности случайных истинных верований (убеждений), кото-рую часто называют эпистемическим везением, создающим серь-езные проблемы для теории знания. К подобным проблемам отно-сится, например, проблема Гетье.

Об эпистемическом везении хорошо писал Б. Рассел. Напри-мер, мы можем оказаться уверены, что сейчас такое-то и такоевремя, после того как посмотрели на часы, которые стоят. И можетоказаться так, что это верование не просто истинно, но и абсо-

136

лютно точно, так как часы, которые стоят, лучше, чем часы, кото-рые идут, тем, что два раза в сутки показывают абсолютно точноевремя (что проблематично для рабочих часов). Или еще пример:человек покупает лотерейный билет, имея уверенность, что выиг-рает, и выигрывает (что случается). Можно ли сказать, что времяи выигрыш в указанных примерах являлись знанием соответству-ющего индивида? Конечно, нет, если только во втором примеренаш индивид не имеет доступа к организации розыгрыша соот-ветствующей лотереи.

Пункт (3) в наличии S также нуждается, так как обоснован-ность опирается не только на истинность, но и на какой-то кри-терий истинности. Критерии же и их выбор некоторым образомзависят от самого познающего, от S и определяются его возмож-ностями (в том числе инструментальными) и ограничениями. Мож-но сказать, что обоснованность неизбежно относительна. Ранее мыуже говорили о ложности идеи каких-то абсолютных критериев.

Теперь рассмотрим интересный анализ трактовок знания у из-вестного современного философа Николаса Решера. Для этого обо-значим некоторое высказывание как p, а знание будем обозначатьбуквой K, как это и принято в эпистемологии и эпистемическойлогике (данный символ происходит от англ. knowledge). Тогда ока-зывается, что интерпретации постулата «Если р K, то р истин-но» могут быть весьма и весьма различными (в некоторых вари-антах даже нарушают фундаментальную презумпцию истинностизнания). Н. Решер выделяет следующие разновидности теорийистины на основе различных толкований постулата «Если р K,то р истинно»:

«А. ПРОБАБИЛИЗМ: знание есть только вероятная исти-на. Все, что мы принимаем за истинное, не более чем просто веро-ятное. Мы никогда не достигаем надежных истин, но только веро-ятности.

B. СОФИСТИКА: знание есть только предполагаемое истин-ным. Область K состоит из простых мнений. Нет смысла говоритьо том, что есть на самом деле, но только о том, что люди счита-ют таковым.

137

C. РАДИКАЛЬНЫЙ СКЕПТИЦИЗМ: знание есть только пред-полагаемое истинным, хотя в действительности это не так.Наше так называемое знание не более чем принятая в настоящеевремя ложь.

D. АПРОКСИМАТИОНИЗМ: знание есть нечто только при-ближающееся к истинному. Наше так называемое знание не бо-лее чем грубая правильность «в рамках приемлемого расчета».

E. ПРЕЗУМПЦИОНИЗМ или ФАЛЛИБИЛИЗМ: знание естьнечто только гипотетически истинное. Наше так называемое зна-ние состоит исключительно из предположений, т. е. утверждений,которые мы лишь временно принимаем за истинные, с учетом ихбудущего опровержения.

F. СТАТИСТИЦИЗМ: знание есть нечто в большинстве слу-чаев (или почти всегда) истинное. Мы изменяем базовый тезис(об истинности знания. – Д. А.) с универсального правила на об-щее, но допускающее исключения правило, заменяя «является»на «обычно является».

G. ДИСКРИМИНАЦИОНИЗМ: знание есть нечто истинное,при условии, что p также принадлежит K* K (принадлежит K*,которое входит в K. – Д. А.). Идея о том, что K состоит из безо-пасного ядра (K*) и более проблематичного остатка (K–).

H. ИНСТРУМЕНТАЛИЗМ: знание существует без каких-либотребований или претензий на истину как таковую: его признаниеявляется исключительно практически целесообразным для на-правления нашего поведения в определенных целях.

План Z. ТОЛЕРАНТНОСТЬ К ПРОТИВОРЕЧИЮ: Признатьпротиворечия (несогласованности) и относиться к ним спокойно»67.

В философии существует направление лингвистического ана-лиза, в рамках которого категория знания исследуется исходя изкорректных форм употребления выражения «знаю» («я знаю…»,«он знает…» и др.) в естественном языке. Философы лингвисти-ческого анализа исходят из парадигмальности естественного язы-ка для философии, считают, что философия может претендовать

67 Rescher N. Epistemology : an introduction to the theory of knowledge StateUniversity of New York Press, Albany, 2003. P. 24.

138

на истинность только в случае собственного соответствия прави-лам естественного языка. Как правило, они не называют лингвис-тический анализ теорией, а называют его просто деятельностьюпо прояснению смысла (значения) языковых выражений.

Лингвистический анализ исследует недопустимость выраже-ний, подобных «я это знаю, но это ложно», т. е. недопустимостьнарушения правил употребления естественного языка («языко-вых игр» или «иллокутивных актов», образующих естественныйязык) – утверждений, приказов, побуждений и т. д., а не наруше-ние когерентности научной теории, которое стремились найтии обезвредить представители логического анализа.

Важным, даже фундаментальным для теории знания резуль-татом можно считать логическую выводимость истинных за-ключений из ложных посылок. Например, из высказываний «всекоровы – боги» и «все боги – травоядны» логически следует, что«все коровы – травоядны», что является истинным заключением.Можно также вспомнить рассмотренный нами ранее закон ДунсаСкота, согласно которому из противоречия, дающего логическуюложность высказывания, следует все, что угодно.

Если я не ошибаюсь, из фактической ложности также выводи-мо все, что угодно. Аргументация проста. Если принять двузнач-ность истинностного значения, то, имея некоторое фактическиложное утверждение и принимая его как одну из посылок, мы мо-жем включить в число наших посылок и противоречащее ему ис-тинное утверждение без нарушения каких-либо правил (добавле-ние истинных посылок всегда логически корректно), а дальше –все по тому же закону Дунса Скота.

Один из основных парадоксов знания связан с тем, что знаниеявляется более узкой по объему категорией, чем категория ис-тины. Не все, что является истинным, является знанием, так какмы необходимо обязаны мыслить, что мы что-то не знаем, чтоесть какие-то истины, которые нам еще неизвестны. В своем по-знании мы вынуждены ограничиться и никак не вправе считать,что знаем все истины. В то же время то, что мы признали истин-ным, необходимо входит в категорию знания.

139

Существует парадокс всезнания, принадлежащий Ф. Фитчу(1963). Он формулируется в языке (вспомним, что безотноситель-ных к языку противоречий не бывает, согласно теореме А. Черча)эпистемической логики, разработанном Я. Хинтиккой в работе«Знание и убеждение». Согласно данному парадоксу выводимоследствие, что всякий факт (истина) должен уже быть известен,должен принадлежать тому, что мы знаем.

Другой парадокс, принадлежит Дж. Э. Муру: высказывание«идет дождь, но я в это не верю» непротиворечиво с точки зренияклассической логики, но явно абсурдно по смыслу. Дело, видимо,в том, что мы должны перейти к языку эпистемической логики,более богатому, чем язык классической логики предикатов. Тогдапризнание истинности утверждения «идет дождь» с необходи-мостью влечет включение данного высказывания в состав нашегознания, поскольку признание истинности предполагает не толькосаму истинность, но и веру – пункт (2) стандартного анализа клас-сического определения знания. Поэтому признавать, что «идетдождь» и говорить при этом, что «я в это не верю», равнозначноутверждению, что «я в это верю и не верю». Утверждение, чтомы знаем p, с необходимостью влечет 1) признание наличия верыв p, а также 2) признание истинности p.

Наконец, рассмотрим парадокс построенный автором даннойкниги. Данный парадокс вытекает из знаменитого изречения Со-крата «Я знаю, что ничего не знаю». Итак, знает ли Сократ, чтоон ничего не знает? Если Сократ знает, что он ничего не знает,то действительно он ничего не знает (аксиома эпистемическойлогики). Однако из последнего следует, что он не знает и того,что он знает, что ничего не знает68. «Парадокс Анкина», если чи-татель позволит так его называть, наиболее просто решаетсяза счет ограничения термина «ничего». Если «ничего» толкуетсяв некотором относительном смысле, например «ничего, по сравне-

68 Более подробно об этом см.: Анкин Д. В. Пролегомены к семиотике фило-софии. Екатеринбург, 2003. С 18–22. Также см.: Его же. Семиотика философии(язык, дискурс, текст). LAP LAMBERT Academic Publishing GmbH & Co. KG.2011. С. 21–23.

140

нию с богами», тогда все в порядке и логического противоречияуже нет. Правда, при данном решении ликвидируется знаменитаяирония Сократа. Сократ становится фанатично серьезным, а всерассуждающие о его «иронии» превращаются в ничего не понима-ющих и достаточно глупо над самими собой смеющихся. Поэтому,возможно, существует и какое-то более благосклонное ксуществующей традиции истолкование слов Сократа.

Знание принадлежит к области признанных истинными убеж-дений (или верований, так как категория веры синонимична ка-тегории признания истины). Вера в теории познания трактуетсяпредельно широко, как некоторое убеждение, полагание и т. п. По-нятие верований познающего агента никакого прямого отноше-ния к религии не имеет, имеется только обратное отношение: рели-гиозные верования есть верования (убеждения, полагания и т. д.).

Мы можем признавать истинным и то, что на самом деле не ис-тинно. Мы должны считать, что подобное имеет место, что естькакие-то еще не вскрытые, не устраненные заблуждения в составетого, что мы считаем истинным и относим к знанию. Однако этоникогда не станет аргументом в пользу заблуждений и предрассуд-ков (чем-то вроде их алиби), подобно тому, как всегда имеющиесяв обществе нарушения норм морали никогда не станут оправдани-ем безнравственности. Заблуждения и предрассудки всегда будутчем-то недопустимым с трансцендентальной точки зрения, ко-торую уместно принять применительно к нашим убеждениям.

Возможно, здесь решение проблемы «трансцендентности ис-тины», согласно которой имеются «истины в себе» (Б. Больцано),недоступные никому из познающих. Истина трансцендентна, а луч-ше – трансцендентальна, примерно так же, как добро или спра-ведливость. Различие между истинными и признаваемыми истин-ными убеждениями всегда существует, но мы данное различиеникогда не способны провести по отношению к своим собствен-ным убеждениям. Невозможно разграничить свои собственныеубеждения на объективно истинные и просто признаваемые намиистинными. То есть у всякого субъекта (агента) познания подобногометазнания в виде разграничений имеющихся убеждений быть

141

не может. Трансцендентальный характер различия между истин-ным и тем, что признается истинным, приводит к невозможнос-ти его фактической фиксации самим познающим. Чтобы данное раз-личие фиксировать, необходим какой-то иной субъект (агент) позна-ния (либо «этот же» субъект, но ставший иным, т. е. изменившийся).

Мы можем фиксировать, что те или иные убеждения, призна-ваемые истинными и относимые к знанию в прошлом, истинны-ми не являются и знанием считаться с современной точки зре-ния уже не могут. Подобным образом дело обстоит и с инымикультурами. Что-то противоречащее тому, что признано истин-ным нами, пусть и признается истинным в иных культурных ре-гионах, однако нами, здесь и сейчас, оно никак не может считать-ся ни истинным, ни знанием. Никакого логического противоречияв отношении формы знания здесь нет.

Основные типы знания

В современной философии многообразные формы знания пер-воначально делятся, согласно типу их языковой формы, на 1) зна-ние предикативное, которое имеет форму «S знает P», где P –предикат, выражающий некоторое свойство(а) предмета познания,и 2) знание пропозициональное, которое имеет форму «S знает,что p», где p – некоторая пропозиция. Данное деление являетсянаиболее фундаментальным для категории знания.

Пропозициональное знание имеет интерналистский харак-тер, поскольку предполагает утверждение некоторого высказыва-ния (пропозиции), что влечет признание утверждающего агента(субъекта). Утверждение же языковой формы никак не может бытьредуцировано к чисто объективной информации, так как предпо-лагает некоторого субъекта соответствующего языка.

Пропозициональное знание наследует знание de dicto средне-вековых схоластов (у Б. Рассела ему соответствует «знание ис-тин»), а предикативное знание наследует знание de re схоластов(у Рассела последнему соответствует «знание вещей»). Очевидно,что знание вещей (знание de re) не соответствует основной схеме

142

пропозиционального знания и эпистемической логики «S знает,что p», а знание истин (знание de dicto) вполне соответствует.

Ранее мы уже упоминали идею «эпистемологии без субъектазнания» К. Поппера. Вероятно, Поппер желал сделать основой эпи-стемологии знание de re. Иначе вряд ли возможно безболезненновычеркнуть из эпистемологии фигуру S (т. е. субъекта, агента).

Большинство современных исследователей считают пропози-циональное знание более фундаментальным для эпистемологии.Однако данная точка зрения присутствует и в классической фило-софии – не только у Платона, но и у И. Канта, который утверждает,что всякое опосредованное знание имеет форму высказывания.Выражаясь современным языком, всякое знание, согласно Канту,может быть выражено в пропозициональной форме. Само же про-позициональное знание структурируется у Канта на два основныхтипа: аналитические высказывания и синтетические высказыва-ния. Если мы соглашаемся с первичностью пропозициональногознания, то возникает важная проблема редукции предикативно-го знания к знанию пропозициональному.

Конечно, не все мыслители придерживаются идеи первичнос-ти пропозиционального знания. Например, Б. Рассел рассматри-вал совокупность «знания знакомства» и «знания по описанию»(предикативное знание) в качестве основы последующего «знанияистин» (пропозиционального знания). Другими словами, предика-тивное знание делилось у Б. Рассела на два типа – знание-знаком-ство (первый уровень) и знание по описанию (второй уровень), по-следнее же мыслилось как взаимодействующее со «знанием ис-тин», т. е. с пропозициональным знанием.

«Знание-знакомство» включает в себя чувственные данные,данные памяти, осведомленность о своих собственных менталь-ных состояниях, а также, возможно (Рассел проявляет здесь неко-торые колебания), знание собственного Я. Непосредственностьзнания собственного Я вызывало сомнения не только у Рассела.Можно вспомнить Ч. С. Пирса, который считал знание собствен-ного Я производным от негативного опыта, Г. Райла и ряд другихмыслителей. Знание по описанию является предметом теории дес-

143

крипций, которая нами рассматривалась в рамках онтологическойчасти курса.

Во вторую очередь можно делить типы знания по прочимоснованиям, в частности, на знание теоретическое и знание прак-тическое или, близко к этому, на «знание, что…» и «знание как…»(Г. Райл), либо предложить какое-то иное основание для подразде-ления типов знания. Например, знание теоретическое, практичес-кое, духовно-практическое (классификация по функциям в марк-систской философии) и т. д.

В качестве интересного примера рассмотрим классификациюД. Дэвидсона, который выделяет: 1) знание других индивидов;2) знание объектов окружающего нас мира; 3) знание самих себя.Раньше всего возникает понимание сознаний других индивидов,затем возникает понимание мира, в котором мы живем совместнос другими, и в последнюю очередь возникает (3) знание самихсебя. Наиболее критериальным, а значит и объективным, оказы-вается знание объектов совместного с другими мира. Наименеекритериальным, а значит не могущим быть наукой, оказываетсязнание самих себя. Ни психоанализ, ни какая-либо иная практи-ка, претендующая на объективное самопознание, не способна ока-заться корректной, объективной и критериальной.

Позиция Д. Дэвидсона близка позиции другого выдающегосяамериканского философа и социолога, одного из создателей симво-лического интеракционизма Дж. Г. Мида. Согласно Миду челове-ческая самость (Я) рождается одновременно с рождением устой-чивых объектов окружающего мира в рамках символической ин-теракции – общения и совместной деятельности посредствомиспользования значащих символов. Значащий символ имеет однои то же стабильное значение для всех участников коммуникации.Значащий символ формируется на основе аудиального жеста какнаиболее симметричного с точки зрения отправителя и получате-ля сигнала (визуальный жест несимметричен).

Итак, основных типов знания можно выделить три:I. Пропозициональное знание. Это знание, соответствую-

щее схеме стандартного анализа классического, платоновскогоопределения. Пропозициональное знание охватывает как область

144

априорного, так и область апостериорного (эмпирического) знания.В двухчастной классификации знания Рассела пропозициональ-ному знанию соответствует «знание истин», а в двухчастной клас-сификации Г. Райла ему соответствует «знание, что…». Всякийраз, когда речь идет о классической схеме «S знает, что p», мыимеем пропозициональное знание. Очевидно, что эпистемическаялогика погружается без остатка в знание пропозициональное.

II. Предикативное знание. Это знание свойств, качеств объек-тов. Всякое свойство имеет форму некоторого предиката P (x).Сюда относятся качества, формы, отношения. Впрочем, всякоесвойство есть одноместное отношение, поэтому качества своди-мы к отношениям. Отношения же, не являющиеся свойствами,имеют форму некоторого многоместного предиката P (x, y, z…).

В двухчастной классификации Рассела – это есть «знание ве-щей», которое, в свою очередь, делится на два вида – «знание-знакомство» и «знание по описанию».

В настоящее время многие авторы пытаются сводить (реду-цировать) предикативное знание к знанию пропозициональномукак основному. Очевидно, что Рассел с этим бы не согласился,для него основным является, вполне в традициях британского эм-пиризма, предикативное знание, т. е. «знание вещей».

III. Знание-умение. Логическая форма данного типа знанияне совсем ясна. У Рассела данное знание практически не рассмат-ривается, у Райла ему соответствует «знание как…», в марксизмеему соответствуют два подвида – «знание практическое» и «знаниедуховно-практическое» (первое является практикой, а второе нет).

Априорное, апостериорное и проблема знанияв формальных науках

Априорное, «a priori» (лат.), буквально означает «из предше-ствующего», а апостериорное, «a posteriori», – «из последующего».

Современное значение категорий априорного и апостериорно-го возникает в философии И. Канта. «Априорным» он называеттакое содержание созерцаний и понятий, которое обладает стро-

145

гой всеобщностью и необходимостью в отношении всякого воз-можного опыта. «Апостериорным» же он называл эмпирическое,извлекаемое из опыта знание.

Априорное у Канта имеет два уровня: 1) априорные формычеловеческой чувственности, чувственного созерцания (возмож-ность интеллектуального созерцания, интеллектуальной интуи-ции для человека отрицается) – время и пространство; 2) синте-зирующие чувственность категории рассудка (такие как единство,множество, причинность и т. д.). Взаимодействие данных формчувственности и рассудка создает предмет всякого возможного опы-та и определяет необходимый и всеобщий характер его познания.

Кант приходит к трехчленному делению суждений, выражаю-щих всякие возможные знания. Основным в теории познания Кан-та становится признание синтетического a priori – априорныхсинтетических суждений. Кант делит суждения на аналитичес-кие и синтетические. В первых содержание предиката включаетсяв содержание субъекта суждения, например, суждение «Все телапротяженны». Во вторых содержание предиката не включенов субъект, например, суждение «Все тела имеют тяжесть». Тело,не имеющее тяжести, помыслить можно, в то время как протяжен-ность входит в само понятие тела.

Кант связывает априорное с метафизической необходимостьюи всеобщностью. «Трансцендентальное» для него есть такое ап-риорное, которое выступает основанием прочего, как априорного,так и апостериорного, познания. У всякой теоретической науки(«чистая математика», «чистое естествознание», «метафизика»)должны быть свои априорные синтетические основоположения.«Трансцендентным» Кант именует то, что лежит за пределамивозможного опыта и не может быть предметом познания (душа,свобода, Бог). Это уже область не рассудка, а разума. Разум позна-вать не может, но может осуществлять систематизацию познания;главная же область его приложения – практическая философия.

Априоризм сохраняется и в некоторых направлениях совре-менной философии. Достаточно указать феноменологию (не путатьс феноменализмом!), трактующую априоризм в еще более широ-

146

ком, чем у Канта, смысле, – к кантовским априорным формам фе-номенологи добавляют еще и свои «эйдосы» как априорное зна-ние на основе интеллектуальной интуиции, возможность которойдля человека Кант категорически отрицал. Признание интеллек-туальной интуиции характерно для позиции «рационализма» в егообосновании познания. Рационализм в области обоснования наукии познания берет начало в эпистемологии у Р. Декарта.

Э. Гуссерль допускает интеллектуальную интуицию, категори-чески запрещаемую Кантом, у которого есть только чувственныеинтуиции («априорные формы») – время и пространство. За счетэтого область априорного заметно расширяется. Гуссерль говоритоб особого рода интеллектуальной интуиции категориального созер-цания («идеации»). В то же время Э. Гуссерль, М. Шелер и их по-следователи признают существование синтетического a priori; онисчитают, что такие высказывания, как «Каждый тон имеет опреде-ленную высоту» и «Зеленое пятно не есть красное», являются апри-орными и в то же время фактическими (т. е. синтетическим a priori).

Родоначальник аналитической философии Готлоб Фреге при-знает кантовское трехчленное деление суждений познания, носчитает, что арифметика имеет чисто аналитический характер,в отличие от геометрии.

Л. Витгенштейн возвращается к докантовскому двучленномуделению познавательных суждений. Для следующего за ним неопо-зитивизма, особенно раннего (Венская школа), характерно стрем-ление к «радикальному эмпиризму», отрицающему всякое синте-тическое а priori. Неопозитивисты вслед за Д. Юмом признаютлишь аналитическое а priori. Одна из основных проблем неопо-зитивистской философии науки – проблема соотношения эмпи-рического и теоретического в науке (прежде всего в естество-знании) – рассматривается через анализ языка науки. Представимобобщенную модель его анализа. В языке науки выделяется двауровня: 1) эмпирический уровень констатации фактов в «протоколь-ных предложениях», чисто синтетическое a posteriori, и 2) теоре-тический уровень, выступающий метаязыком по отношению к язы-ку эмпирических констатаций, чисто аналитическое а priori.

147

Под влиянием теоремы К. Геделя о неполноте всякого доста-точно богатого логико-математического исчисления и теоремыА. Черча об отсутствии для такового алгоритма сведения произо-шел отказ от представлений о чисто аналитическом, тавтологи-ческом характере логики и математики. У Р. Карнапа тавтологи-ческое понимание a priori сменяется его конвенциональным пони-манием в качестве условных соглашений о выборе некоторогоязыка. А У. Куайн критикует классическое разграничение анали-тического и синтетического даже в конвенциональном смысле,утверждая, что теоретический уровень также и синтетичен, по-скольку включает процесс выведения проверяемых следствий.Согласно Куайну всякое суждение уже предполагает некоторуюонтологию.

Сол Крипке показал недопустимость смешения эпистемоло-гического деления априорных и апостериорных суждений с мета-физическим делением необходимого и случайного. В частности,эмпирические суждения вполне могут оказаться необходимымиистинами (вопреки Канту).

Категории априорного и апостериорного, совместно с катего-риями аналитического и синтетического, важны для определенияприроды математики и логики, которые понимаются, начиная с Но-вого времени, как универсальный язык теоретических наук. По-жалуй, легче определиться с априорным и апостериорным (= эм-пирическим).

Некоторые мыслители, оставаясь в меньшинстве, пытаютсяотстаивать такую точку зрения, что логика и математика являют-ся дисциплинами эмпирическими (апостериорными). Такова, на-пример, точка зрения Дж. С. Милля, аналогична попытка Ленинаобосновать математику миллиарды раз повторенной практикой.И все же данная точка зрения видится не выдерживающей ника-кой критики. Если бы математика и логика являлись описаниямиопыта, то не возникали бы те проблемы их применимости, которыеотмечаются К. Поппером, как то: капание капель и использованиеарифметики, употребление иррациональных чисел для счета обыч-ных вещей и т. п.

148

Например, можно было бы настаивать, что два плюс дване есть четыре на основании того, что две и две капли не приво-дят к куче, которая состоит из четырех капель. Предпосылкой этойнелепости является точка зрения, что математика может пони-маться как описание чего-либо (капель и т. д.). Наш абсурдистне понимает, что математика не есть описание. Логика и матема-тика никакие не описания нашего мира и опыта, а нечто суще-ственно иное. Чем же они тогда являются?

Хорошее решение можно найти у А. Айера и К. Поппера, кото-рые отмечают особую важность правил вывода в логике и мате-матике. В исчислениях и аксиоматических системах должен бытьминимум правил вывода и минимум аксиом, но именно они про-ясняют сущность логики и математики. Правила вывода никакне могут рассматриваться в качестве описаний чего-либо: опыта,мира и т. д., правила вывода – это предписания для наших интел-лектуальных действий. Еще можно назвать правила вывода ин-струментами развертывания или преобразования нашего позна-ния, в том числе и эмпирического.

Сложнее дело обстоит с характеристиками высказываний ло-гики и математики в качестве аналитических либо синтетических(их определение см. выше). Если вернуться к Канту, то его точказрения состояла в том, что суждения математики являются апри-орными синтетическими высказываниями, а суждения чистой ло-гики имеют аналитический характер. Благодаря данному разли-чию математика у Канта оказывается невыводимой из чистой ло-гики. Однако есть веские основания считать логику и математикуаналитическими высказываниями – предельно общими по свое-му характеру тавтологиями (Рассел, Витгенштейн, Айер, Поп-пер и др.). Тавтологии – это такие высказывания, истинность кото-рых не зависит от истинности никаких иных высказываний, т. е.логически истинные высказывания.

Логицисты – Фреге, Рассел, Рамсей и др. – полагали, что мате-матику (или хотя бы ее часть – арифметику) можно вывести из чис-той логики. Точка зрения Канта соответствует интуиционизмув основаниях математики (см. выше).

149

Аналитические и синтетические высказывания

Проблема аналитических и синтетических высказываний яв-ляется центральной для области пропозиционального знания. Какмы уже говорили, свой классический вид данная проблема приоб-ретает в философии И. Канта.

Аналитическими высказываниями можно считать такие, ко-торые сохраняют свою истинность независимо от фактов, в силулишь правил языка, а синтетическими – высказывания, истинностькоторых от фактов зависит. Пример аналитического высказыва-ния: «Все холостяки есть неженатые мужчины». Пример синтети-ческого высказывания: «Все лебеди белы». Для обоснования ана-литических высказываний достаточно знать правила языка (ис-следовать мир не требуется), а для обоснования синтетическихтребуется какая-то информация о мире.

Данное определение принадлежит философии языка и не яв-ляется исторически исходным. В классической философии разгра-ничивались не высказывания, а суждения: Д. Юм разграничивалсуждения о положении дел (аналог синтетического) и об отноше-нии идей (аналог аналитического); Г. Лейбниц, как мы помним,разграничивал «истины факта» и «истины разума».

Наиболее разработанное, классическое разграничение сужде-ний на аналитические и синтетические принадлежит И. Канту.Принятая с древности четырехэлементная схема простого сужде-ния включает два термина S (субъект, подлежащее) и O (объект,предикат, сказуемое). Аналитическое суждение определялось Кан-том как такое, в котором предикат принадлежит содержаниюсубъекта. В синтетическом же суждении термины субъекта и пре-диката соединены внешним для логической структуры сужденияобразом. Это равно тому, что в аналитическом суждении предикатлогически выводим из субъекта, а в синтетическом – невыводим.

Синтетические суждения делятся у Канта на два класса – эм-пирические («апостериорные») и априорные. Для обоснованияаприорных синтетических суждений необходима информацияоб устройстве разума, чем и занимается трансцендентальная фи-лософия (и трансцендентальная логика).

150

Кант стремился к обоснованию необходимой истинности и все-общности науки. Кантовское обоснование науки было иницииро-вано критикой Юмом причинного обоснования и индукции. Юмпоказал невозможность прямого перехода от повторяемости сле-дования событий к некоторому объективному закону, лежащемув основании данной повторяемости: «После того еще не значит,что по причине того». Кант же был убежден в истинности зако-нов теоретического естествознания (физики Ньютона и т. д.) и по-пытался дать обоснование необходимой истинности для естество-знания, математики и метафизики.

Априорные синтетические суждения стали для Канта панаце-ей от скептицизма и феноменализма Юма. Если такие существу-ют, то они обеспечивают всеобщность и необходимость будучиаприорными, а также выражение какого-то нового знания (инфор-мации), так как являются синтетическими. Трансцендентальная,общезначимая субъективность привносит внеопытную объектив-ность в процесс и результаты познания. Правда, оборотной сторо-ной, платой за подобную объективность становится отстране-ние познающего агента (субъекта) от вещей самих по себе. По-знаются лишь феномены, которые порождаются тем же самымтрансцендентальным субъектом (человеческим разумом). Природадля Канта – это совокупность феноменов. Естествоиспытатель пре-вращается в трансценденталиста.

Одних аналитических суждений для науки недостаточно,в силу их «поясняющего», а не «расширяющего» (дающего но-вое) наши знания характера. Синтетические же суждения имеютапостериорный (эмпирический, опытный) характер и не могут об-ладать необходимостью и всеобщностью. В качестве единствен-ного кандидата остаются синтетические a priori, ставшие глав-ной целью «Критики чистого разума».

Высшим законом аналитических суждений становится законзапрещения противоречия классической логики (у раннего Кан-та фигурировал еще имеющий самостоятельное значение законтождества), а для априорных синтетических Кант создает осо-бую, трансцендентальную логику, которая изучает производи-

151

мый в этих суждениях на основе законов разума синтез субъектаи предиката.

В качестве критики кантовской классификации можно заме-тить, что определение аналитического является несколько узким.Так, например, логически ложные высказывания являются выска-зываниями, нарушающими закон запрещения противоречия, это зна-чит, что они неопределимы на основе данного закона, тем не менееникакого синтеза понятий в них нет. Кроме того, происходит сме-шение психологического и логического. Если что-то не может мыс-литься без чего-то другого, то это психологическое, а не логичес-кое отношение между соответствующими понятиями (это отмеча-ли А. Айер, А. Пап, У. Куайн и др.).

У Канта как постулаты арифметики, так и постулаты геомет-рии есть синтетическое a priori. Кант полагает, что априорные фор-мы созерцания – время и пространство – делают математическиевысказывания априорными синтетическими высказываниями.В арифметике это встроенное в нас априорное чувство времени(длительности, последовательности), в геометрии – априорноечувство пространства (протяженности). Например, для арифмети-ки (один, плюс один, плюс один, плюс один) равняется (одинплюс один) плюс (один плюс один).

Идея априорных синтетических высказываний сохраняетсяпосле Канта в феноменологии, но начисто отбрасывается в логи-ческом эмпиризме: для Э. Гуссерля и М. Шелера высказывание«Красное не есть зеленое» выступает примером априорного син-тетического, а для Л. Витгенштейна и М. Шлика – всего лишьправилом языка цветообозначений, т. е. аналитическим постула-том. Правила же языка ничего о мире не говорят, вопреки Гуссер-лю и Шелеру, ошибочно трактующих необходимость данного вы-сказывания как содержательную, говорящую о мире.

Для представителей позитивизма (лучше – логического эм-пиризма) все синтетическое эквивалентно эмпирическому (апос-териорному), а высказывания делятся на два класса: 1) аналити-ческие высказывания логики и математики; 2) синтетические вы-сказывания эмпирического характера. В феноменологии область

152

априорных синтетических высказываний существенно расширяет-ся за счет принятия интеллектуальной («эйдетической», «трансцен-дентальной» и т. п.) интуиции, в кантианстве строго запрещенной.

Некоторые представители аналитической философии сохра-няют идею синтетического a priori. Например, в философии ма-тематики Г. Фреге логицистский проект выведения математикииз чистой логики ограничивается арифметикой, в то время как вы-сказывания геометрии толкуются в качестве априорных синтети-ческих. Однако в формальную аксиоматическую систему первойбыла переведена, благодаря Д. Гилберту, именно геометрия. Поэто-му в настоящее время мы с полным правом можем считать геомет-рию формальным исчислением, не имеющим отношения к физи-ческой реальности, как то утверждал еще в начале XX в. А. Айер.

Разграничение аналитических и синтетических высказыванийбыло релятивизировано к языку в концепции языковых каркасовР. Карнапа, согласно которой аналитические и синтетические ис-тины отвечают на «внутренние вопросы», задавая область онтоло-гии (в неметафизическом смысле) некоторого языка или теории.

Дистинкция аналитического и синтетического подвергласькритике в холизме У. Куайна, согласно которому мы не можемчетко разделить «внутренние» и «внешние» вопросы (онтологиюи семантику), а также не способны однозначно определить, в ка-кой степени высказывание зависит от языка, а в какой степени –от мира. Безусловно аналитическими у Куайна остаются лишь вы-сказывания чистой логики, что тривиализирует дистинкцию ана-литического и синтетического. Всякое эпистемологически инте-ресное разграничение объявляется Куайном догмой эмпиризмаи связывается с редукционизмом (вторая догма).

Согласно Куайну все лежащее за рамками тавтологий чистойлогики оказывается зависящим от мира, т. е. имеет синтетичес-кий характер, даже если оно относится к области дедуктивныхнаук. И обратно, даже в области наук естественных нечто зависити от языка, а не только от мира. Естествознание напрямую связа-но с миром лишь на периферии, представляя собой целостную ко-герентную, дедуктивно организованную систему, включающую

153

в себя чисто аналитические высказывания (тавтологические пре-образования на основе логики и математики).

Следующая атака на традиционное толкование аналитическихи синтетических высказываний была осуществлена С. Крипке.Начиная с Канта необходимая истинность высказывания отож-дествлялась либо с его аналитичностью, либо с его априорно-син-тетическим характером. Крипке доказывает, что существуют не-обходимые истины, не связанные ни с аналитичностью, ни с апри-орностью (например: «Утренняя звезда есть Вечерняя звезда»).Оказывается, что необходимые научные истины могут быть апос-териорными, иметь эмпирический характер. Для этого требуетсялишь, чтобы они были истинами во всех возможных мирах. На-пример, высказывание «Максим Горький – это Алексей Максимо-вич Пешков» истинно во всех возможных мирах. Однако обратноеневерно, так как Пешков мог бы и не быть Горьким (не стать пи-сателем и т. п.). Высказывания, выражающие подобные необходи-мые истины, должны содержать жесткие десигнаторы (см. ре-ференция), т. е. термины, указывающие на одни и те же индивидыили виды во всех возможных мирах. Тождество между жесткимидесигнаторами всегда имеет характер логической необходимости.

Согласно Крипке существуют случайные априорные истины,что тоже противоречит Канту. Например, высказывание «Длинаэталона метра, хранящегося в Париже, равняется один метр» (при-мер Л. Витгенштейна).

Знание и опыт

Можно ли говорить, что опыт есть знание? Что опыт содер-жит в себе как истинность, так и обоснованность? Проблема свя-зана с тем различием, которое мы только что рассмотрели: при-знание чего-то в качестве знания, может, и не является знаниемв полном смысле слова. В силу того что первый пункт в опреде-лении знания – наличие истинности – может не выполняться,когда то, что мы признали истинным, на самом деле истиннымне является.

154

Не легче дело обстоит и с третьим пунктом – обоснован-ностью, приложимо ли понятие обоснованности к опыту? Об этомспорили Л. Витгенштейн с Н. Малкольмом, которые не соглаша-лись с Дж. Э. Муром, считавшим опыт знанием, а также то, чтоопыт есть нечто достоверное, а значит, обоснованное. С точки зре-ния Мура, утверждения на основе опыта хоть и не бывают необ-ходимыми истинами с логической точки зрения, тем не менее аб-солютно достоверны, несмотря на свой случайный характер. В ра-боте «Достоверность»69 Мур пытается это доказать.

С точки зрения Витгенштейна и Малкольма, эмпирические кон-статации на основе опыта не могут быть достоверны, всякое опыт-ное суждение недостоверно – в смысле отсутствия у него абсолют-ной достоверности, связанной с обоснованностью соответствую-щего суждения. В защиту Мура можно попытаться защищатьдостоверность постулатов фундаментальной науки, например, фи-зики, например, утверждения о том, что скорость света есть некаяконстанта С. Можно попытаться отстаивать точку зрения, что хотябы некоторые дедуктивные системы эмпирических наук (напри-мер, законы сохранения) так же обоснованно считаются досто-верными теориями, как и теории логики или математики.

Согласно Аристотелю опыт возникает из нашей чувственнос-ти и памяти, которая эту чувственность аккумулирует. Опыт свя-зывается с последующим научным знанием через специальноеобозначение, Аристотель использует особый термин – «знание еди-ничного». Наличие «знания единичного» у Аристотеля может ин-терпретироваться как аргумент в пользу признания им неразрыв-ной связи наших научных знаний с опытом. Возможны и иные,чем у Аристотеля, трактовки и соответственно обозначения. В ка-кой-то степени опыт может трактоваться в качестве некоторогопредварительного, иногда фундаментального (в случае эмпириз-ма), типа. Однако знание ли это? На данный вопрос можно отвечатьпо-разному, в зависимости от того, что имеется в виду под соот-ветствующим термином.

69 См.: Мур Дж. Э. Достоверность // Язык, истина, существование. Томск,2002. С. 22–31.

155

Значительный вклад в исследование понятия опыта внес И. Кант.Категория «возможного опыта» является ключевой для его эпис-темологии. Все выходящее за рамки данной категории считаетсянеобоснованной метафизикой. Согласно Канту даже математикаполностью опирается на область возможного опыта, которая, в своюочередь, детерминируется априорными формами нашей чувствен-ности и априорными категориями нашего рассудка.

Учение об априорной детерминированности нашей чувствен-ности носит название эстетика, точнее «трансцендентальная эс-тетика», с которой начинается теория познания Канта, изложеннаяв «Критике чистого разума». То есть слово «эстетика» во временаКанта еще не связывалось с областью исключительно художествен-ного восприятия, а распространялось на чувственность всякогочеловека (как «трансцендентальная»). Эстетика есть первая частьтеории познания у Канта.

Как мы помним, у Рассела категории опыта соответствует по-нятие «знания знакомства», которое является предикативным зна-нием. Однако предикаты бывают не только одноместными, кото-рым соответствуют свойства, признаки вещей, но и многоместны-ми, чему Рассел уделял достаточное внимание в своей трактовкеуниверсалий. Мы уже говорили, что свойства следует трактоватькак одноместные отношения.

Ч. У. Моррис пытается определить категорию опыта через двух-местные отношения: «…термин “опыт” является термином отноше-ния, маскирующегося под название вещи; x есть опыт (experience),если и только если имеется некоторый y (субъект опыта), находя-щийся с x в отношении опыта (далее обозначается как Е. – Д. А.).…Тогда класс y-ов есть класс субъектов опыта, а x-ы, к кото-рым нечто находится в отношении Е, образуют класс данных опы-та. …Для того чтобы y1 воспринимал в опыте x1, достаточно, что-бы имело силу отношение y1 Е x1, которое есть отношение опыта;восприятие опыта будет осознанным, если y1 Е x1 (т. е. если имеетсилу y1Е [y1 Е x1]), в противном случае восприятие опыта бессоз-нательно. Опыт является x1 de facto субъективным по отношениюк y1, если y1 является единственным, кто находится в отношении Е

156

к x1; опыт x1 является по своим внутренним свойствам субъектив-ным в отношении y1…, если известные законы природы позво-ляют сделать вывод, что никакой другой y не может находитьсяв этом отношении к x1 ... (далее Моррис аналогично определяетпротивоположные категории: 1) de facto интерсубъективный опыти 2) потенциально интерсубъективный опыт. – Д. А.)»70.

На основе проведенного анализа Моррис заключает: «...можетоказаться, что человек не в состоянии непосредственно восприни-мать как данные опыта такие аспекты самого себя, которые дру-гие могут воспринимать непосредственно, и таким образом гра-ница между субъективным и интерсубъективным опытом отнюдьне совпадает с различием между субъектами опыта и внешнимиобъектами»71. Блестящий анализ и заслуживающее внимания след-ствие из него.

Из других трактовок опыта, заслуживающих внимания, мож-но указать на философскую герменевтику Г.-Г. Гадамера. В фи-лософской герменевтике вводится понятие «диалектического опы-та», который противопоставляется опыту в классическом, индук-тивистском толковании. Идея диалектического опыта связываетсяс идеями М. Хайдеггера, который видел в опыте основание диа-лектического изменения самого познающего.

Диалектический опыт связывается с идеями конечности чело-века и его принадлежности культурной традиции. Традиция толку-ется как практика интерпретации классических текстов, преждевсего в области теологии, юриспруденции и литературы. Конеч-ность человека трактуется как его смертность и как его ограничен-ность на фоне традиции. К сожалению, эти два смысла человечес-кой конечности не всегда разделяются должным образом. Нечет-кость подразделения позволяет Гадамеру нетривиально истолковатькатегорию страдания, связывая ее с неизбежностью наличияу существ ограниченных предрассудков. Предрассудки становятся

70 Моррис Ч. У. Основания теории знаков // Семиотика / под ред. Ю. С. Сте-панова). М., 1982. С. 76–77.

71 Там же. С. 77.

157

основой смыслового горизонта субъекта, и последний вынужден«страдать» при их трансформациях.

Выдвигается идея герменевтического круга между смысломцелого текста в рамках традиции и смыслом его частей в воспри-ятии конечного субъекта. Интерпретация движется по кругу, обра-зуемому между связанным с традицией целым текста и связанны-ми с опытом самого познающего частями этого целого.

Гадамер весьма интересно трактует историю понятия «опыт»72.Особого внимания заслуживают внимания его трактовки Аристо-теля и Ф. Бэкона. В качестве критиков герменевтической концеп-ции опыта и познания выступают критические рационалисты, –К. Поппер и Х. Альберт. С точки зрения критических рационалис-тов, опыт не столь фундаментален в области нашего познания, както мнилось сенсуалистам в прошлом и герменевтикам в настоящем.А вот традиция действительно очень важна, но к ней необходимоотноситься критически. Именно критическое отношение к тради-ции породило науки и философию. Герменевтики же пытаются,по мнению Х. Альберта73, вывести часть традиции из области кри-тического рассмотрении. В этом отношении герменевтика продол-жает дело протестантской теологии, которая доводы разума и кри-тического отношения допускала, но лишь в определенных грани-цах, не нарушающих догматы веры.

Вторым возражением герменевтической концепции являетсякритика герменевтики за устаревшее, индуктивистское толкованиенауки, приводящее к неправомерному делению опыта на две кате-гории. Поппер и Альберт показывают, что в науке проявляютсястрасти и конфликты не меньшие, чем в личной жизни, что наукаесть непрерывное революционное преобразование наших знаний.

Понятие непосредственного знания глубоко исследовалосьв ранней работе Ч. С. Пирса «Вопросы относительно некоторых спо-собностей, приписываемых человеку»74. Аргументы Пирса представ-ляют интерес и сегодня. Прежде всего, следует обратить внимание

72 См.: Гадамер Х. Г. Истина и метод. М., 1988. С. 378 и далее.73 См.: Альберт Х. Трактат о критическом разуме. М., 2003. Гл. 5. С. 128 и далее.74 Пирс Ч. С. Избранные произведения. М., 2000. С. 19–47.

158

на методологическую пустоту категории интуиции, ее неприме-нимость в области обоснования знания, что нисколько не отрица-ет значимость интуиции на уровне самой познавательной деятель-ности. Если же интуиция что-то говорит познающему, то говоритэто не общезначимым образом, а потому не является аргументомв области обоснования его теории.

Идею непосредственного знания используют интерналистскиеподходы в области обоснования знания (установления его досто-верности). Такова позиция Дж. Э. Мура в связи с его трактовкойзнания как чего-то «внутреннего», непосредственно данного познаю-щему субъекту. Противоположные, экстерналистские концепцииможно обнаружить у неокантианцев – идея объективных ценнос-тей в науках о духе, у представителей философии прагматизма –консенсус сообщества исследователей (потенциально бесконеч-ного), у представителей лингвистического анализа (у Райла с егозаменой интроспективных картезианских сущностей традицион-ной психологии диспозициями, у Витгенштейна и др.).

Противоположность эмпиризма и рационализма.Теоретическая и практическая рациональность

«Эмпирический» буквально означает опытный (от греч.– опыт), т. е. знание, извлекаемое из опыта как своегоисточника. Гораздо хуже дело обстоит с термином «рационализм»(от лат. ratio – разум), поскольку разумность (рациональность) бес-конечно разнообразна. Рациональность может отстаиваться и в сфе-ре морали, например этический рационализм Сократа, и в сфере пра-ва (Дж. Ролз) и т. д.

В то же время поклонение разуму может выходить за рамкиздравого смысла, например, мистифицированный (мистически тол-куемый) «Разум» в философии Гегеля проходит стадии воплоще-ния от абсолютной идеи к абсолютному духу через преодолениесвоего самоотчуждения в царстве природы. Разум здесь – совер-шенно мистический источник познания. Очевидно, что в этом ра-ционализме не больше рациональности, чем в любом эмпиризме.

´

159

Термин «эмпиризм» также требует уточнения. Иногда эмпи-ризм отождествляется с сенсуализмом, что видится ошибкой. Сен-суализм толкует в качестве достоверного источника познания чув-ственность познающего индивида. В то же время эмпиризм можетотводить индивидуальной чувственности подчиненное положе-ние (критика идолов Бэкона, антииндуктивизм К. Поппера и др.).

Когда мы обращаемся к таким категориям эпистемологии Но-вого времени, как эмпиризм и рационализм, не следует забывать,что они возникли достаточно поздно – в рамках неокантианскойисториографии75. Кроме того, данные категории страдают много-значностью, так как и «рацио», и опыт могут иметь многие значе-ния (этический рационализм Сократа, антисенсуалистическая трак-товка опыта у К. Поппера и т. д.). Например, К. Поппер, будучиубежденным эмпиристом, называет свою философию критичес-ким рационализмом. Почему? А потому, что оппозиция эмпиризмаи рационализма не слишком разумна, она пригодна разве что для са-мых простых учебников. Не случайно последователь Поппера ХансАльберт предложил даже отказаться от термина «рационализм»,заменив его термином «интеллектуализм».

Дополнительная многозначность связана с тем, что рациона-лизму часто противопоставляется в качестве оппозиционной ка-тегории иррационализм, а это уже совсем иная оппозиция, чемчувственный опыт, в каком бы смысле последний не интерпре-тировался. Сенсуалисты, как правило, не являются ирррационали-стами (скорее наоборот), верно также обратное: не все «рациона-листы» не мистики (достаточно вспомнить такого «рационалиста»,как Гегель).

Наконец, в литературе иногда встречается такая троица кате-горий: чувственное, рациональное и иррациональное. Представля-ется, что данная троица содержит еще большую многозначностьи является поэтому вершиной нелепости. Категория иррациональ-ного тоже весьма многозначна, но она никак не может выступатькак оппозиция чувственного, если чувственное толкуется как оппо-

75 См.: Рорти Р. Философия как зеркало природы. Новосибирск, 1997. С. 110.

160

зиция рационального (оппозицией оппозиции рационального бу-дет само рациональное).

Сложность интерпретации категории иррационального связа-на со сложностью понятия рациональности (см. следующий па-раграф). Сейчас же заметим, что иррациональное неправомерноотождествлять ни с интуицией, ни с эмоциями. Очевидно, что какинтуиция, так и эмоции значимы для познания любого человека.Примеры мистической интуиции, сопровождаемые эмоциональ-ным всплеском, можно находить и в древней математике, напри-мер, у Архимеда, который пребывал в мистическом экстазе в мо-мент своего открытия закона соотношения между плотностью по-гружаемого тела и объемом вытесняемой жидкости.

Образцом анализа пустоты категории «переживание» являет-ся работа «Философия жизни» создателя самого термина «филосо-фия жизни», неокантианца Г. Риккерта76. Риккерт вводит категорию«философов жизни» как таких философов, которые ставят на пер-вый план понятия жизни и переживания, он показывает пустотуданных терминов, а также то, что все наши интеллектуальныедействия так или иначе переживаются. Риккерт критикует пози-цию и тех философов, которые на первый план в собственной фи-лософской методологии выдвигают понятие интуиции, во многоманалогичное понятию переживания, на основе которого возможнытолько беспринципные методологии.

В области обоснования большое значение играет понятие ра-циональности. Наиболее интересные разработки проблемы рацио-нальности мы находим в трудах Дж. Сёрля, Х. Патнэма, К. О. Апеля,Д. Дэвидсона и ряда других современных философов. Если мы бе-рем понятие рациональности в абсолютном смысле, то оно не нуж-дается в защите, так как применительно к рациональному в пре-дельно общем значении никакая критика невозможна, ибо любаякритика должна включать в себя толику разумности (рациональ-ности), а также в той или иной степени идею рационального обос-нования (Сёрль).

76 См.: Риккерт Г. Философия жизни. Киев, 1998. С. 269–443.

161

Прежде всего, следует отметить подразделение рациональнос-ти практической и рациональности теоретической, идущееиз классической древности, а в Новое время имеющее в качествесвоей вершины философию И. Канта. Рассмотренная нами ранеекатегория правдоподобия (К. Поппер) оказывается частным слу-чаем категории теоретической рациональности, наиболее интерес-ной для эпистемологии. Только не стоит думать, что категория прав-доподобия сколько-нибудь замещает категорию истины. Совсемнаоборот, исчисление правдоподобия есть исчисление истин, ис-тинного содержания наших теорий и ничем иным быть не может.

Что такое практическая рациональность? Из современныхавторов рациональность наших действий весьма интересно анали-зирует Дж. Сёрль в своей монографии «Рациональность в дей-ствии»77. Весьма важны и идеи Х. Патнэма, изложенные в работе«Разум, истина и история»78.

В философской литературе встречаются определения рацио-нальности в качестве некоторой универсалии – либо всеобщего,либо культурно-исторического типа. Представляется, что подоб-ные подходы делают категорию рациональности неконструктив-ной или даже мифологизированной. Более корректными выгля-дят определения, исходящие из человеческих действий, способнос-тей их осуществления и поставленных целей (обобщая, можноговорить и о действиях некоторого рационального агента, как тои практикуется в теориях искусственного интеллекта).

Если мы согласимся ограничить анализ рациональности ана-лизом действий некоторого субъекта (агента), все же останетсявопрос о наличии рациональности в качестве некоторой специаль-ной, некоторой особой способности. Правильным видится ответоб отсутствии у человека подобной особой способности. Основа-нием сказанного выступает то, что нет и не может быть какой-либо «рациональности» наряду со способностями к языку, обще-нию, интенциональности и др. (Дж. Сёрль). Таким образом, рацио-нальность воплощается в языке, сознании, социальных институтах,

77 См.: Сёрль Дж. Рациональность в действии. М., 2004.78 См.: Патнэм Х. Разум, истина и история. М., 2002.

162

целерациональных действиях и т. д.: если агент умеет общаться,достигать собственных целей, контролировать собственные дей-ствия и т. д., то данный агент и будет рациональным, и ничего сверхэтого в рациональности нет.

Если нет рациональности как особой способности, то можновсе же спросить о наличии некоторых особых правил, необходи-мых для всякого рационального действия. Представляется, чтов отношении правил дело обстоит так, что даже если такие прави-ла и существуют, они часто оказываются невыражаемыми экспли-цитно. И для того чтобы следовать некоторому правилу, не всег-да требуется осознавать само это правило.

Возможна ли некоторая обобщенная философская критикарациональности? Подобная «критика» невозможна в силу еесамопротиворечивости: критикующий рациональность выдвига-ет некоторые аргументы, а всякая аргументация сама есть лишьодна из форм человеческой рациональности, следовательно, кри-тикующий рациональность вынужден опираться в своей критикена некоторые рациональные и логически корректные основания.Поэтому рациональность в защите не нуждается, так как не мо-жет быть общей рациональной критики рациональности (можетбыть лишь критика некоторой частной формы или аспекта пре-тендующего на рациональность действия).

Многие (но не все) философы с древности и по настоящее вре-мя разделяют рациональность на два основных типа: на теоре-тическую рациональность, связанную со знанием (мудростью),и практическую, понимаемую как рациональность действия (по-ступка). В таком случае закономерно возникает вопрос о сфереи специфике практической рациональности как рациональнойорганизации человеческой воли и деятельности. Или, в категорияхИ. Канта, возникает вопрос о специфике практического разума.Ответ на данный вопрос определяет нашу интерпретацию мораль-ной философии, философии права и философии религии.

Новые, современные идеи в трактовке специфики практичес-кой рациональности содержатся в последних работах Дж. Сёрля,

163

прежде всего в его монографии «Рациональность в действии»79.Практическое рациональное действие характеризуется отсутстви-ем достаточных причинных оснований. Это означает, что челове-ческое действие может рассматриваться как рациональное толькотогда, когда оно не детерминировано ни внутренними (психоло-гическими), ни внешними (физическими, биологическими, соци-альными и проч.) причинами80.

Получается, что как только поступок с необходимостью де-терминирован желаниями или пусть даже убеждениями индиви-да, так сразу этот поступок уже не может признаваться в качестверационального действия. Чтобы говорить о рациональности неко-торого действия, необходимо должен быть сознательный и сво-бодный (от детерминации со стороны желаний, убеждений, внеш-него принуждения и т. д.) выбор из некоторого множества имею-щихся альтернатив.

Недопустимо сводить практическую рациональность к сред-ствам осуществления желания. Рациональным может быть при-знано лишь действие, имеющее какие-то независимые от жела-ния (убеждения) основания (Дж. Сёрль). Это хорошо согласуетсяс тем, что в анализе практической рациональности необходимо го-ворить не только о рациональности средств достижения некото-рой цели, но и о рациональности самой цели. Таким образом,анализ практической рациональности необходимо должен вклю-чать и анализ самого целеполагания (что не учитывалось в клас-сических концепциях практической рациональности).

Анализ рационального действия должен учитывать три разры-ва (Дж. Сёрль): 1) разрыв между нашими желаниями (и прочимипсихологическими состояниями, бессознательно детерминирую-щими поведение) и нашими намерениями (= сознательными ре-шениями) действовать так-то и так-то; 2) разрыв между нашиминамерениями действовать так-то и так-то и самими нашими дей-

79 См.: John R. Searle. Rationality in Action. Massachusetts Institute of Technology,2001.

80 В противоположность этому, в случае теоретической рациональности,отсутствие достаточных для вывода оснований является недопустимым.

164

ствиями (попытками совершить действие); 3) разрыв между нача-лом действия в некоторой попытке и его полным осуществлени-ем (для действий, растянутых во времени).

Практическая рациональность есть форма преодоления ука-занных форм разрыва на основе деятельности человеческого со-знания. Сознание каузально необъяснимо, иначе мы бы могли егопросто исключить из анализа рационального действия, ограничив-шись каузальным объяснением тех или иных поступков. Созна-ние и свобода – понятия, различные по смыслу и совпадающиепо охвату, по сфере собственного приложения. Аналогично нетож-дественны понятия практической рациональности и свободы.

Следующей особенностью практической рациональности яв-ляется то, что практический разум, в отличие от разума теорети-ческого, не руководствуется классическими канонами логики. Точ-нее будет сказать, что классические законы логики – традиционновыделяемые из множества тождественно истинных формул, както: «закон тождества», «запрещения противоречия», «исключенно-го третьего» – перестают играть роль методологических принци-пов, какую они имели в области разума теоретического, играя роль«законов мышления».

Например, может оказаться вполне рациональным придержи-ваться таких целей, каждая из которых исключает одна другую(при принятых посылках). Так, человек, намеревающийся поехатьв Европу, вполне может одинаково стремиться побывать (допус-тим, в единственный день своего пребывания) и в Лондоне, и в Па-риже, корректируя свое намерение лишь на стадии перехода к дей-ствию. Или же человек, стремящийся создать семью, может в однои то же время как желать, так и не желать жениться на некоторойженщине (например, по разным на то основаниям).

Причина непригодности классических логических форм, имею-щих в области теоретического разума статус «законов мышления»,состоит в том, что практическая рациональность призвана разрешатьнекоторым способом конфликт несовместимых желаний или даженесовместимых намерений на основе сознательного выбора целей.Это не означает какого-либо «противоречия с логикой» (абсурдное

165

выражение) и нисколько не отменяет ценность формализации за-конов практического разума, попытки которой ведутся начинаяс «практического силлогизма» Аристотеля вплоть до наших дней(правда, без такого успеха, как в сфере разума теоретического).

Иррациональным же следует считать либо действие 1, детер-минируемое внешним (независимым от воли агента) и негатив-ным для достижения цели данного действия образом – со стороныбессознательного, вредных привычек, противостоящих внешнихфакторов и т. д.; либо действие 2, сознательное, направляемое во-лей агента, но не адекватное полагаемой цели – вследствие ошиб-ки, недостатка информации, не соответствующим достижениюцели, убеждениям и т. д. Например, если химик желает синте-зировать новое вещество с заданными параметрами, то для негобыло бы иррациональным отправляться каждый раз вместо лабора-тории в церковь.

Не следует отождествлять рациональность познавательных дей-ствий с возможностью их алгоритмизации. Требование алгорит-мизации выглядит излишне сильным для сферы человеческогопознания, в котором существенная роль принадлежит правдопо-добным выводам, у которых нет алгоритма. Кроме того, практи-ческая рациональность, вероятно, также не алгоритмизируема,если верить выводам Дж. Сёрля о существовании разрывов.

Как видим, между практической и теоретической рациональ-ностью существует очень важная взаимосвязь. Теоретическая ра-циональность имеет практический аспект, связанный с тем, чтопознание является некоторой формой деятельности, в силу чегорациональность познания лучше всего связывать с целесообраз-ностью познавательных действий (а не с какими-то мистическими«эпистемами», «эпохами» и подобными сущностями). В этом види-тся наилучший вариант интерпретации категории рациональности.

Проблема Гетье и ее философские следствия

Американский философ-аналитик Э. Гетье написал свою зна-менитую статью «Является ли знанием истинное и обоснованное

166

мнение?»81 в 1963 г. Во всего на трех страницах написанной статьеГетье продемонстрировал, что классическое определение знаниякак истинного и обоснованного мнения, восходящее к диалогамПлатона, не дает достаточных условий того, что должно считать-ся знанием в свете наших интуитивных представлений о знании.В некоторых случаях, как показывают примеры Гетье, платонов-ское определение знания оказывается контринтуитивным, что де-монстрирут его недостаточность. Стандартный анализ классичес-кого определения мы уже рассматривали, в нем утверждается, чтонекоторый субъект S знает, что p тогда и только тогда, когда:

1) р истинно;2) S имеет убеждение, что p;3) у S имеются основания признавать p истинным.Последний пункт классического анализа категории знания за-

трагивает проблему обоснования, которой мы займемся более де-тально в следующем разделе. Сейчас же нам достаточно отме-тить возможность получения истинных следствий из ложныхпосылок, что затрагивает процедуру обоснования, так как насне удовлетворяют даже абсолютно истинные следствия в каче-стве оснований, если они дедуцированы из ложных посылок. Имен-но благодаря данной возможности и возникает проблема Гетье.

В своей статье Гетье демонстрирует на двух примерах, что ука-занные в определении Платона пункты не образуют перечень до-статочных условий категории знания, соответствующего нашиминтуициям. Можно сказать, что Гетье демонстрирует контринтуи-тивность платоновского определения. Можно сказать, что, удовле-творяя необходимым условиям того, что является знанием, плато-новское определение не удовлетворяет достаточным условиям.

«Необходимыми условиями» называются такие посылки, ис-тинность которых логически следует из истинности заключения(в нашем случае – определения знания). «Достаточными условия-ми» называются такие посылки, из которых рассматриваемоевысказывание, т. е. само классическое определение знания, логи-чески следует.

81 См.: Gettier Ed. Is Justified True Belief Knowledge? // Analysis. 1963. Vol. 23.

167

Воспроизводить примеры Гетье мы не будем, оставляя ихдля семинарского занятия. Дадим свой пример. Предположим, чтоу нас есть сложное высказывание дизъюнктивного типа: «В ого-роде бузина или в Киеве дядька». Данное высказывание истиннои тогда, когда «в огороде бузина», и тогда, когда «в Киеве дядька».Если обосновано какое-либо одно из них (не важно какое), то мывынуждены признать обоснованным и то сложное высказывание,которое из них логически следует. Однако здесь-то и возникаетэлемент эпистемической случайности, так как мы можем вывес-ти наше сложное высказывание не из того дизъюнкта, который яв-ляется истинным на самом деле. Например, мы обоснованно счи-таем, что дядька в Киеве (все известное нам об этом говорит), ноложно, что он в Киеве, зато истинно, что появилась бузина, хотя мыоб этом не знаем и считаем это ложным. Обоснованное может ока-заться ложным (вспомним К. Поппера), а не имеющее основанийможет иметь место, и высказывание о нем может быть истинным.

Можно попытаться добавить в определение знания дополни-тельное, четвертое условие, касающееся того, что при обоснова-нии мы имеем право исключительно на выводы из истинных посы-лок, запрещая выводы из ложных. Однако и в этом случае могутнайтись и были сконструированы контрпримеры также в отноше-нии нашего расширенного, состоящего из четырех пунктов опре-деления. Удовлетворительного расширения платоновского опреде-ления до настоящего времени так и не найдено.

Общая схема аргументов Гетье такова: Если субъект (агент) Sсчитает истинным некоторое утверждение p и имеет для этого ос-нования, но p оказывается ложным (т. е. p считается им знанием,но на деле знанием не является ввиду отсутствия первого пункта),а из p логически выводимо некоторое q, которое оказывается случай-но истинным (вспомним, что из ложных посылок вполне выводи-мы истинные высказывания), то q оказывается удовлетворяющимвсе три пункта классического определения (и случайная объектив-ная истинность, и убежденность S, и квазиобоснованность). Одна-ко мы никак не признаем это q знанием, несмотря на всю его обос-нованность с точки зрения S, не знающего о ложности исходного p.

168

Итак, (1) p q. (2) p обосновано. (3) Следовательно, q обосно-вано. (4) S считает, что p истинно. (5) Следовательно, S считает,что q истинно. (6) Но p ложно. (7) q может случайно (т. е. без логическогоследования, без p q) оказаться истинным. (8) В этом случае q ис-тинно, обоснованно и считается истинным, но нельзя сказать, чтоS знает, поскольку данная истинность имеет случайный характер.

Первый контрпример Гетье строится по схеме a b a. Есликто-то считает a b a, может оказаться, что на деле истинноa c, а не a b (и при этом c может оказаться отрицанием b).Второй контрпример строится по схеме a a b (усложненнойдо трех дилемм).

В попытках спасти классическое определение предлагалосьсчитать обоснованным только все выводимое из истинного p,однако и это не помогает, так как можно сконструировать болеесложные контрпримеры против этого, уже четвертого пункта опре-деления знания. По-видимому, проблема Гетье неразрешима в силутого, что пропозициональное знание всегда релятивизировано к не-которому субъекту (агенту) S, для которого пункт 1 – объективнаяистинность – никогда не может быть гарантирован с необходи-мостью, т. е. не гарантирован ни при каком обосновании.

Проблема индукции

Проблему индуктивного метода познания можно считать однойиз «вечных» философских проблем, если не ограничивать индук-цию рамками классического эмпиризма и сенсуализма; индукциякак «наведение» рассматривалась уже древними греками, преждевсего Аристотелем. Эмпиризм не обязательно (не всегда, не во всехсвоих формах) связан с сенсуализмом. Например, эмпиризм крити-ческого рационализма (К. Поппер и его последователи) имеетярко выраженную антисенсуалистическую направленность: функ-ция опыта в познании ограничивается критикой наших теорий.

Существование индуктивных выводов в научном познаниивряд ли может подвергаться сомнению. Даже такой критик науч-ной обоснованности индуктивного метода, как Д. Юм, не сомне-

169

вался в существовании и полезности индукции. Сомнению можетподвергаться лишь философская (методологическая) обоснован-ность индуктивных заключений.

Можно согласиться с Б. Расселом82, что способность к индук-тивным выводам является важным аспектом нашего мышления,необходимым и для философии в том числе.

В современной теории познания обоснование индукции связы-вается с теорией вероятности и статистическими методами ис-следования. Н. Винер полагал, что статистические законы прихо-дят в современной науке на смену классическим, динамическимзаконам. А если так, то индукция, связанная с подтверждениямиподобных законов, должна играть все большую роль в процессеобоснования. Наиболее значимы в разработке данного направле-ния идеи Р. Карнапа.

Проблема индукции составляет значительную часть пробле-мы так называемой логики открытия. Логика открытия переста-ла серьезно разрабатываться после К. Поппера, обосновавшего ееневозможность. Вместо логики открытия стала рассматриватьсялогика исследования, и всегда лишь post factum, т. е. после того,как данное исследование имело место в истории.

Первые варианты логики открытия можно искать уже у древ-них, в частности, в идее индукции как наведения Аристотеля. Оче-видно, что аристотелевская индукция дедукции никак не противо-поставлялась. Дедуктивная логика есть для Аристотеля «органон»,инструмент открытия новых научных истин, а индукция-наведе-ние лишь встраивается в этот дедуктивный инструментарий.

В Средние века логика открытия разрабатывалась таким схо-ластом, как Раймунд Луллий. Раймунда Луллия можно считатьодним из основоположников математической комбинаторики, ко-торый пытался разработать комбинаторный метод открытия но-вых истин. Луллия и его комбинаторную машину считают такжепредвосхищением современных компьютерных наук и связанныхс ними методов исследования.

82 См.: Рассел Б. Искусство философствования. Лекция 2 // Рассел Б. Искус-ство мыслить. М., 1999. С. 34–56.

170

В Новое время мы имеем попытку обосновать индукцию каксамостоятельный метод, отличный от традиционных дедуктивныхметодов, идущих от Аристотеля. Особое значение для разработкитак понимаемой индукции имеют работы Ф. Бэкона и Дж. С. Милля.

Наконец, в Новейшее время выдвигается такой вариант логи-ки открытия, как абдукция. Разработкой абдуктивного метода за-нимался великий американский ученый (физик, языковед, астро-ном и т. д.) и мыслитель, основоположник математической логи-ки и семиотики, основоположник философии прагматизма ЧарлзСандерс Пирс. Абдуктивный метод связан с поиском законов осо-бой целесообразности человеческого интеллекта, позволяющейсокращать путь к истине.

Абдуктивный метод открытия новых истин частично пере-секается с идеей индукции Нового времени. Абдуктивный методне является дедуктивным выводом, как и индукция, а являетсятем, что можно назвать редуктивным выводом, имеющим лишьвероятностный характер.

Согласно классификации Я. Лукасевича вывод делится на дваосновных типа: 1) дедуктивный вывод, правилом которого являет-ся modus ponens, и 2) редуктивный вывод, который не гарантируетистинности заключения; модус данного вывода: Из «Если А, то В»и «В» следует, что «А». Очевидно, что дедуктивно А никак из этихпосылок не следует, но наличие В и наличие общего закона в видеусловного высказывания дает нам некоторую степень вероятнос-ти в отношении наличия А. Индуктивные выводы имеют вероят-ностный характер и строятся по схеме ретродукции.

То, что индуктивные выводы не соответствуют позитивнымправилам вывода по modus ponens, легко показать следующимобразом.

Пусть у нас имеется некоторый закон как универсальное выска-зывание вида (z)(v) z v, тогда нахождение v(1), v(2), v(3)… v(n)для тех или иных зетов еще не гарантирует истинности приведен-ного высказывания – даже в случае нахождения бесконечной по-следовательности подобных подкреплений (подтверждений). Од-нако одного-единственного несоответствия (невыполнения, фаль-

171

сификации) данного универсального высказывания достаточнодля доказательства ложности соответствующего «закона».

Это легко доказать. Перейдем к языку логики предикатов, т. е.заменим z v на некоторое P(x). Тогда бесконечная конъюнкцияP(x1) P(x2) … P(xn) … не будет равняться ∀x.P(x). Для доказа-тельства будем считать, что P(x) – это некоторое свойство натураль-ных чисел. В данном случае конъюнкция P(x1) P(x2) … P(xn) …может иметь место, например, на бесконечном ряде четных чисели не иметь места на ряде всех натуральных чисел, а значит, не бытьпри этом ∀x.P(x).

Согласно Ч. С. Пирсу существует некоторая форма априор-ной согласованности наших опытных обобщений. Разум делаетвероятностные выводы не на основе метода слепого перебора ва-риантов, или метода «проб и ошибок», как у К. Поппера, а на осно-ве некоторого инстинкта и принципов целесообразности.

Особенно это касается выводов от частного к частному. Напри-мер, если требуется найти число, удовлетворяющее некоторымкритериям, в некотором числовом диапазоне, то мы совершаемне хаотичный перебор чисел, а устанавливаем обратную связьс данным критерием и осуществляем деление наиболее рациональ-ным способом (например, деление данного числового отрезка каж-дый раз напополам). Допустим, критерием будет подсказка в от-ношении того, бóльшим или меньшим искомого числа являетсяпредложенное нами число. Тогда мы легко найдем ответ даже в та-ких множествах, которые принципиально не сможем сосчитатьза время собственной жизни.

Сложнее обстоит дело в отношении абдуктивного выводаот частного к общему. Не совсем ясно, чем абдуктивный методоткрытия общего принципиально отличается от индуктивного по-иска общих законов.

Логика открытия обычно противопоставляется логике обосно-вания. Большинство современных авторов полагают, что от логи-ки открытия следует отказаться вовсе. Так, К. Поппер полагаетидею индукции ложной и выдвигает против нее аргументы. Оттал-киваясь от проблем Д. Юма, он выдвигает аргументы касательно

172

1) логической некорректности индуктивного метода, 2) его не-адекватности психологии познания, 3) его неадекватности исто-рии науки.

Поппер настаивает на асимметрии между подтверждениеми опровержением в научном познании в пользу опровержения, ондаже утверждает, что всякое подтверждение не более чем несос-тоявшееся опровержение некоторой теории.

Подобная точка зрения может успешно развиваться лишьв отношении динамических законов классического типа, однаков области статистических законов, о которых речь шла выше,а также в области построения математических моделей, приобре-тающих все больший вес в связи с компьютеризацией научногопознания, сведение обоснования к опровержению уже не проходит.Статистический закон или математическая модель не могут бытьопровергнуты на основе некоторого негативного факта, «решаю-щего эксперимента», как это полагается в гипотетико-дедуктив-ном методе, строящемся на основе эмпирических опровержений.Статистические законы могут только подтверждаться, для них не-возможно построить «решающий эксперимент» или найти опро-вергающий факт. Математические модели могут оцениваться толь-ко по степени своего соответствия изучаемому объекту.

Парадоксальным образом более корректно с точки зрения со-временной науки, широко использующей статистические и вероят-ностные методы, выглядит позиция Ф. Бэкона, стремящегося всвоей методологии к равновесию между подтверждениями и опро-вержениями.

В современной философии наиболее серьезные проблемы ин-дуктивного метода познания отображают аргументы Н. Гудмена(«Новая загадка индукции»). Суть этой загадки в том, что всякоеобщее правило, которое мы пытаемся индуктивно обосновать, со-держит теоретические термины, предикаты. И у нас нет критериядля принятия или непринятия тех или иных предикатов, на осно-ве которых мы и строим общий закон (законоподобное обобще-ние). Множество кандидатов на роль общего закона бесконечно(скорее всего более чем просто бесконечно – образует континуум).

173

Как получить обобщение, пригодное для науки, правдоподоб-ное обобщение? Как выделить класс законоподобных обобщенийиз всей бесконечности возможных обобщений?

Проблема обоснования

Важным понятием в рамках проблемы обоснования являетсяпонятие объяснения. Объяснение и предсказание рассматриваютсяв качестве основных функций научной теории (Гемпель, Поппер).Понятие описания играет подчиненную роль.

Объяснение можно рассматривать как разновидность дедук-тивного обоснования, которое заключается в подведении тезиса,который мы желаем обосновать, под некоторые более общие, ужеобоснованные тезисы, играющие роль законов в наших теориях.На месте объясняемого тезиса могут фигурировать и научные за-коны, тогда объяснение будет подведением менее общих законовпод более общие.

Два типа объяснения и их взаимосвязь с пониманием глубокоисследовал Г. Фон Вригт, который противопоставляет «платонов-скую» традицию каузального объяснения «аристотелевской» тра-диции телеологического объяснения и понимания83.

Симметричность объяснения и предсказания, которые имеютодну и ту же структуру, согласно К. Гемпелю, мы уже отмечали.Сейчас же хотелось бы немножко остановиться на проблеме, свя-занной с недоступностью функции предсказания в историческихнауках, о которых Гемпель пишет в своей прекрасной статье «Функ-ция общих законов в истории»84.

С одной стороны – позиция Гемпеля, который отстаивает идею,что в истории общие законы играют в процессе объяснения та-кую же ключевую роль, как и в прочих науках. И это, конечно, вер-но, иначе и не могло бы быть, поскольку история все же остается

83 См.: Вригт Г. Х. фон. Логико-философские исследования. Ч. 1 : Объясне-ние и понимание. М., 1986.

84 См.: Гемпель К. Логика объяснения. М., 1998. С. 10–31.

174

наукой. В то же время, во-первых, мы часто сталкиваемся в исто-рии с особыми герменевтическими процедурами вроде эмпатии –процедуры вчувствования историком в душевное состояние изу-чаемых им исторических личностей или групп людей; а во-вто-рых, историк, который предсказывает что-то в отношении буду-щих эпох, выглядит совсем неадекватно с точки зрения истори-ческой науки. Историк обязан ограничиться исключительноисследованиями прошлого, и никто из здравомыслящих ученых нестанет слушать его прогнозы о будущем.

Отмеченные трудности Гемпель не обходит. В отношении гер-меневтических методов он считает, что это всего лишь некоторыеэвристики, которые вполне можно исключить из результатов ис-торического исследования, необходимо имеющего форму объясне-ния85. Вторая же сложность связана с отсутствием специфическихзаконов в области истории. В истории значимы и психологичес-кие, и экономические, и религиозные, и социологические, и прочиефакторы, однако собственно «исторических» факторов, или зако-нов, не существует. Поэтому мы не можем знать, какой из общихзаконов и в отношении каких условий настоящего нам следует ис-пользовать для предсказания будущих событий, но мы вполне мо-жем найти в процессе исследования, какой из общих законов сра-ботал в отношении уже известных нам событий прошлого.

Формальная обоснованность связана с устранением противоре-чивых конституент в претендующей на статус знания информации.

Согласно Хинтикке принимаются понятия поверхностной и глу-бинной информации. Мы, как конечные существа, всегда работаемс поверхностной информацией некоторой глубины. Для ее обос-нования мы задействуем более глубинный, чем у самой обосновы-ваемой информации, уровень. В категориях глубинной и поверх-

85 Для объяснения психологии, например, Наполеона наш историк вправесоорудить и надеть на собственную голову треуголку, а также представить себячеловеком более низкого роста, с такими-то привычками и т. д. Однако треуголками прочим элементам домашнего герменевтического спектакля не должно бытьместа в историческом объяснении, которое фигурирует в статье, предназначеннойдля научного журнала.

175

ностной информации подведение под общие законы можно интер-претировать в качестве перехода от поверхностной информацииболее высокого уровня к поверхностной информации более глу-бокого уровня, чтобы доказать отсутствие нетривиальной проти-воречивости информации более высокого уровня.

Обоснованность в более широком, чем формальная обоснован-ность, смысле можно охарактеризовать как (при)знание истин-ности на основе некоторых аргументов, т. е. такого знания ис-тин, которое выводится из некоторых других истин. Вспоминаякатегории Б. Рассела, можно сказать, что обоснованность можетиметь место лишь в области «знания истин», но не в области «зна-ния вещей». Тем не менее, если мы принимаем, что знание вещейсводимо к знанию истин, обоснованность может иметь место и в об-ласти знания вещей. То есть обоснованность определяется какхарактеристика пропозиционального знания, однако она можетбыть перенесена и на область предикативного знания, но лишьв меру сводимости предикативного знания к пропозиционально-му знанию.

В качестве примера обоснования можно привести логичес-кое или математическое доказательство. Например, теория дока-зательства в логике может рассматриваться в качестве теорииобоснования. Однако обоснование значительно шире области ло-гического и математического доказательств. В частности, областьправдоподобных рассуждений, включающих индуктивные мето-ды естествознания и т. д., также относится к области обоснования.

Мы видели, что базовым элементом истинности является вы-сказывание и только высказывание (толкуемое как пропозиция, ин-терпретированное предложение и т. д.), подобным образом базо-вым элементом обоснованности может быть теория и только тео-рия. Даже когда мы говорим об «обоснованности предложения»,мы на самом деле рассматриваем уже не только это отдельноепредложение в качестве высказывания (пропозиции), но в качествевысказывания с его основаниями и/или следствиями, т. е. в ка-честве теории.

176

Всякая теория по определению является дедуктивной систе-мой высказываний, замкнутой относительно логического следова-ния. Пусть X есть множество высказываний, образующих теорию.Тогда Cn(Х) есть множество всех логических следствий из Х, ко-торое называется замыканием Х. То есть теория определяетсячерез логические следствия составляющих ее высказываний (тео-рем). Стандартные условия операции замыкания Cn таковы:

(а) X Cn(X);(в) Если X Y, то Cn(X) Cn(Y);(с) Cn(X) = Cn(Cn(X)).Теория не есть произведение (в том числе художественное).

Одни и те же элементы могут быть организованы в целостнуюпоследовательность на основе некоторых правил взаимосвязи.В случае языковой природы элементов это будет литературное про-изведение. Либо элементы могут быть организованы в некоторыйкласс, во множество элементов, имеющее предикативное, или па-радигматическое единство. В случае высказывание это есть тео-рия. Теория является парадигматическим классом высказываний,произведение же является не классом, а синтагматической целост-ностью, элементами которой обычно являются не только пропози-ции, но и непропозициональные формы, характерные для данногоязыка. Множество же организованных вокруг логического следо-вания пропозиций абсолютно от языка не зависит (может бытьвыражено в любом языке).

Таким образом, понятия теории и произведения между со-бой никак не пересекаются. Это не исключает того, что элементысинтагматической целостности могут быть таким множеством,которое является дедуктивным замыканием некоторой системывысказываний. Тем самым произведение может оказаться выра-жением теории. Обратное невозможно: никакое парадигматичес-кое множество (теория) не сводится к единственному сочетаниюэлементов, к единственной их последовательности, а это значит,что никакая теория никогда не сможет оказаться выражением не-которого произведения.

177

Обоснованность, как мы видим из определения знания, являет-ся иным условием, чем истинность. Ранее мы уже отмечали та-кую позицию в области теории обоснования, как фаллибилизм,учение о погрешимости нашего познания. Согласно фаллибилизмумогут существовать обоснованные, но ложные высказывания.

Фаллибилизма придерживались такие философы, как Ч. С. Пирс,К. Поппер, Х. Альберт и др. В качестве примера погрешимостивесьма обоснованных высказываний К. Поппер приводит следую-щие высказывания: 1) «все живые существа смертны»; 2) «завтрабудет новый день». Если живыми существами считать вирусыи простейшие бактерии, то тезис о смертности всякого животноголожен. Если днем считать светлую половину суток, то тезис о не-обходимости наступления нового дня также ложен (на крайнемсевере и на крайнем юге нашей планеты).

Для рассмотрения вопроса об обоснованности теории пред-ставляет интерес понятие правдоподобия, введенное К. Поппе-ром. Правдоподобие теорий определяется Поппером как степеньприближения замыкания теории к истинности. Как было сказано,теория – это дедуктивная система, замкнутая относительно логи-ческого следования. Однако не все, что мы признаем истинным,оказывается объективно истинным, в следствиях наших теорийнеизбежно оказываются высказывания, которые хоть и считаютсянами истинными, но объективно таковыми не являются. Можносказать, что рассматриваемое расширение множества высказыва-ний, образуемое замыканием относительно логического следова-ния, всегда оказывается лишь в той или иной степени истиннойгипотезой, а не полностью истинным множеством высказыва-ний, каковым должна признаваться всякая теория.

Правдоподобие К. Поппер определяет через содержание тео-рии, которое сводится к множеству высказываний, следующихиз рассматриваемой теории (являющихся дедуктивными следствия-ми теории). Содержание теории, по Попперу, эквивалентно тому,что мы рассмотрели выше в качестве замыкания теории. Меройправдоподобия становится отношение числа истинных высказыва-ний к числу ложных высказываний в рамках содержания теории.

178

Основная сложность состоит в том, что на практике мы обыч-но не можем посчитать все следствия некоторой теории, составляю-щие ее содержание. Чтобы обойти данную сложность, Поппер пред-лагает относительное определение меры правдоподобия через сопо-ставление содержания конкурирующих теорий Т (1) и Т (2). Однакои здесь имеется сложность, связанная с тем, что следствий теорииобычно бывает некоторое бесконечное, а не конечное множество.

Поппером разграничиваются логическое и эмпирическое со-держание теорий. То, что мы рассматривали выше, можно опреде-лить как логическое содержание теории. Эмпирическое же содер-жание определяется тем, что теория запрещает. Чем большефактов и ситуаций запрещается в некоторой теории, тем болеесодержательной данная теория является. Теории, которые ничегоне запрещают, т. е. не делают невозможными никакие вещи илисобытия, не могут считаться научными теориями (марксизм, психо-анализ, астрология и т. д.).

С понятиями правдоподобия и содержания теории связано по-нятие информации. Согласно Попперу информация находится в об-ратном отношении к содержанию. В данном случае Поппер ис-пользует результаты своего близкого друга и оппонента Р. Карнапа,который разработал, совместно с Бар-Хиллелом, теорию семанти-ческой информации. Из обратного отношения между вероятностьюи содержанием следует, что наиболее вероятными являются тео-рии с нулевым содержанием, т. е. такие, которые не запрещаютабсолютно ничего (согласно эмпирической интерпретации содер-жания теории). Все наиболее вероятное, наиболее очевидное всег-да оказывается пустышкой. Очевидность – скверный критерийдостоверности, хоть и достаточно распространенный в философиифундаменталистского типа. Фудаментализмом называется такаяфилософско-методологическая позиция, которая утверждает нали-чие базовых высказываний у теории, т. е. абсолютно надежныхи не нуждающихся в обосновании высказываний.

Еще одно интересное следствие заключается в том, что вероят-ность истинности всего содержания некоторой научной теории –если ее содержание не является пустым – равняется нулю. Неве-

179

роятно получить содержательную научную теорию, являющуюсяистинной в отношении всего собственного содержания. В содер-жании всякой научной теории должно иметься какое-то множествоистинных и какое-то множество ложных высказываний – в объек-тивном смысле, так как с нашей субъективной позиции всякаятеория необходимо строится как полностью истинное множествовысказываний.

Эксперимент, как конструктивное опытное испытание, не-обходимо отличать от мысленного эксперимента, который опыт-ным испытанием ни в каком смысле не является. Мысленный экс-перимент есть интеллектуальная конструкция, которая выступаетмоделью реальности, но не является эксплицитно выраженным де-дуктивным аргументом. Это не значит, что мысленный экспери-мент не допускает редукции к дедуктивной аргументации. Совсемнаоборот! Хороший мысленный эксперимент – это такой мыслен-ный эксперимент, который может быть сведен к последователь-ности чисто дедуктивных аргументов. Ценность мысленного экспе-римента возрастает при его элиминируемости (принципиальнойустранимости).

Почему же мы тогда мысленный эксперимент сразу не пы-таемся свести к дедуктивным аргументам? Зачем все эти обра-зы и представления, мысленным экспериментом порожденные?Дело, видимо, в том, что наши вычислительные мощности какпредставителей отряда приматов вида Homo Sapiens ограниче-ны. В своем познании мы вынуждены руководствоваться инстру-ментами, которые не являются абсолютно надежными, не га-рантируют нам абсолютной достоверности. Одним из подобныхинструментов конечного человеческого интеллекта и выступаетмысленный эксперимент.

Интеллектуальная техника познания, зависящая от конечнос-ти ресурсов человеческого разума, распадается на две основныекатегории: 1) абсолютно надежные инструменты, компенсирующиенашу интеллектуальную конечность – дедуктивные средства ло-гики и математики, и 2) правдоподобные аргументы (в число ко-торых следует включать и мысленный эксперимент).

180

Фундаментализм и антифундаментализм являются основ-ными позициями по проблеме источников знаний. Термины «эм-пиризм» и «рационализм» имеют смысл исключительно в рамкахпроблемы источников знания. Идея источников знания харак-терна для классического фундаментализма. Данная фундамента-листская идея в дальнейшем связывается с идеей базовых выска-зываний. В качестве примера фундаменталистских позиций частоприводят рассмотренные нами ранее позиции рационалистов и эм-пиристов Нового времени. Рационалисты искали фундамент сре-ди интуиций нашего интеллекта, а эмпиристы – среди констатацийиндивидуального опыта.

Идее надежных источников противостоит фаллибилизм – уче-ние о погрешимости всякого познания. Интересную критику идеи«источников знания» можно найти у К. Поппера. История фунда-ментализма прослежена им в главе «Об источниках знания и неве-жества» от одержимых музами пророков через христианских тео-логов до мыслителей Нового времени, как «рационалистов», таки «эмпириков». Поппер критикует идею истины как очевидности,как неадекватную научному познанию. Наука ищет именно то, чтоне является очевидным, что не согласуется с нашими интеллек-туальными привычками и предрассудками, что является рискован-ным с точки зрения будущего опыта. Будучи убежденным эмпири-стом, Поппер там не менее выступает с критикой сенсуализма,ставит традицию неизмеримо выше индивидуального чувственно-го восприятия.

Особенно важно, и это следует подчеркнуть для раскрытиясмысла критики К. Поппера, что идея истины как очевидностиприводит к необходимости объяснения наших ошибок и заблуж-дений. Если истина не сокрыта, то кто виновен в ее сокрытии?В ответ на данный вопрос возникает «теория заговора», являющая-ся одним из центральных пороков идеи истины как очевидности,«заговора» со стороны тех, кто данную очевидность не признает.Теорию заговора Поппер иронично именует теорией «источниковневежества».

181

Теорию заговора мы можем считать одним из вариантов гнус-ной идеологии подозрения, которая вместо поиска истины и зна-ния занимается поиском врагов и вредителей: «буржуазных идеоло-гов», «логоцентристов», «сексуальных перверсий» и т. д. Идеологияподозрения есть идеология интеллектуальных шаек, пытающихсясохранить, внушить и распространить собственные взгляды в луч-шем случае за счет слепого риторического воздействия и давле-ния, в худшем – за счет прямого политического насилия в отно-шении оппонентов. Идеология подозрения – это «философия коз-лищ», стремящаяся уклониться от возможной критики, идеологияподозрения чужда любому объективному научному исследованию.

В то же время не исключено, что эпистемологически пороч-ные идеи могут оказаться позитивными с исторической и социаль-но-философской точек зрения. В качестве примера Поппер пока-зывает, что эпистемологически порочная идея очевидности исти-ны для человеческого разума способствовала, во времена своегозарождения, изживанию еще более эпистемологически порочнойидеи очевидности истины с точки зрения церковного авторитета.

Сторонники принципа очевидности апеллируют к нашим ин-туициям и привычкам, называя все, что данному принципу не соот-ветствует, «контринтуитивным». Однако, как показывает практикасовременной науки, неочевидность и контринтуитивность есть необ-ходимая составляющая всякого достаточно развитого теоретичес-кого познания. Чем глубже теория, тем более неуместными становят-ся принципы очевидности, представимости, наблюдаемости и т. п.

Фундаменталисты исходят из того, что у познания должениметься некоторый базис – некоторое множество достоверныхвысказываний, опираясь на которое, можно построить все зданиенауки и человеческого познания вообще. Антифундаменталистысчитают, что надежных, «достаточных» оснований для науки и по-знания в принципе не существует. Соответственно и «закон доста-точного основания» Лейбница антифундаменталистами не при-знается. Антифундаменталисты используют метафоры корабля,перестраиваемого прямо во время его плавания (О. Нейрат), горо-да построенного на сваях, погруженных в болото (К. Поппер) и др.

182

Аргумент Х. Альберта против фундаментализма носит назва-ние Трилеммы Мюнхгаузена. Вслед за К. Поппером Х. Альбертищет связь фундаментализма с догматизмом. Согласно Альбертуфундаменталист стоит перед развилкой из трех одинаково неудов-летворительных стратегий обоснования в процессе обоснованияимеющихся у него оснований (оснований оснований): (1) впастьв бесконечный регресс обоснования; (2) волюнтаристски прерватьпроцесс обоснования, чтобы не оказаться в ситуации бесконечно-го регресса (очевидный догматизм); (3) двигаться в обоснованиипо кругу, как то предлагают герменевтики (нарушение логическихнорм).

В качестве оппонента Х. Альберту выступил создатель транс-цендентальной прагматики К.-О. Апель, который принимает идеа-лизации бесконечного исследования и неограниченного сообще-ства исследователей Ч. С. Пирса. С помощью данных идеализа-ций Апель пытается снять неизбежность и остроту бесконечногорегресса и кругового характера обоснования.

Границы собственного знания и заблуждения трансценден-тальны для самого познающего. В отношении знания справедливовсе то, что является справедливым и для истины, – не все то зна-ние, что признается (полагается, считается) знанием. Преодолетьэтот трансцендентальный разрыв между настоящим знанием pи лишь признанием p в качестве знания пытались философы-фун-даменталисты, полагающие знание некоторых абсолютных, базис-ных истин в качестве основы (или условия возможности, или фунда-мента) всех прочих знаний. Можно считать, что фундаментализмначинается с признания некоторых знаний не просто трансценден-тальными (в относительном к агенту смысле), а трансцендентны-ми, так как абсолютное всегда есть что-то трансцендентное с точ-ки зрения человеческой конечности.

Например, фундаменталист Рене Декарт доказывает в своихтрудах, что некоторые из наших полаганий не могут оказаться оши-бочными, несмотря на то, что они субъективны. Хорошо, пусть яне могу мыслить, что я не существую (это и есть трансценденталь-ное!), однако никакого чисто логического противоречия в высказы-

183

вании «я не существую» не имеется. Можно сказать, вслед за Кар-лом Отто Апелем, что противоречие здесь трансцендентально-прагматическое, а не логическое.

Для антифундаментализма характерно отрицание необходи-мости понятия «достаточных оснований», берущее в классическойфилософии начало у Г. Лейбница. В стандартной схеме определе-ния знания данному отрицанию может соответствовать исключе-ние пункта (3). Такова позиция Ч. С. Пирса, который также отрицалклассическое, идущее от Платона подразделение между знаниеми мнением (верованием). Пирс предлагал трактовку обоснованиякак «закрепления верований». Немножко иной является антифунда-менталистская позиция К. Поппера, который пункт (3) сохраняет,однако отрицает пункт (2), отрицает необходимость рассмотренияпознающего, т. е. субъекта (агента) познания. Поэтому у Попперавозникают два типа знания: 1) знание без субъекта, или объектив-ное знание, и 2) знание в субъективном, психологическом смысле,которое вторично, производно и должно рассматриваться послетеории объективного знания.

Важное значение в эпистемологии имеют категории интерна-лизм и экстернализм. Термины «экстернализм» и «интернализм»(от лат. internus – внутренний и externus – внешний, посторонний)используются не только в эпистемологии. В философии науки онииспользуются как имена противоположных точек зрения на разви-тие науки. Экстерналисты рассматривают науку как детермини-руемую социальными и культурными факторами, интерналистыпризнают только внутренние законы научного развития. Выделя-ются сильные и слабые версии экстернализма и интернализма.

Стоит сразу же заметить, что термины «интернализм» и «экс-тернализм» многозначны, они используются не только в указан-ных для философии науки значениях. Дело в том, что эпистемоло-гия в определенном отношении шире, чем философия науки. Когдамы рассматриваем познающего, то кое-что, что является внут-ренним (с точки зрения философии науки), оказывается внешнимс точки зрения эпистемологии. Например, те или иные методы экс-периментальной проверки не принадлежат самому «познающему

184

разуму», т. е. эпистемологическому субъекту в классическом смыс-ле, являются внешними. В то же время в философии науки онитолкуются как внутренние факторы. Историография науки в даль-нейшем нас интересовать не будет.

Интернализм и экстернализм в эпистемологическом смыслесвязаны с различными решениями проблемы достоверности.Представляет интерес противоположность позиций Дж. Э. Мураи Л. Витгенштейна по проблеме достоверности. Дж. Мур связы-вал достоверность с чувственным опытом познающего. Например,достоверно то, что непосредственно дано субъекту в рамках еголичного опыта, в рамках его чувственных восприятий. Пропози-ции, выражающие подобный опыт, достоверны, несмотря на слу-чайный («истины факта», но не «истины разума» по Лейбницу) ха-рактер любой эмпирической пропозиции. Безусловно, это чистоинтерналистский подход к достоверности и обоснованию.

Витгенштейн же предлагал концепцию не эмпирических,не опытных, а квазиэмпирических оснований нашего знания.Квазиэмпирические пропозиции, согласно Витгенштейну, высту-пают как фундаментальные верования, подобные общепризнан-ным мифам86, на которые опирается все здание нашего знания.Например, мы верим, что мир возник не пять минут назад (Рас-сел), что у всех людей есть (были) родители и т. д. По Витген-штейну это квазиэмпирические мифы, которые задают «русло»для всех прочих подлинно эмпирических пропозиций, или «петли»,на которых висит массив всех наших знаний.

«Теории обоснования могут быть классифицированы несколь-кими способами.

Во-первых, можно выделить интерналистские и экстерналист-ские теории обоснования. Особенностью первого вида теорий яв-ляется то, что факторы обоснования (то, что выступает в каче-стве основания, то, что обосновывает наши убеждения) понимаютсякак внутренние по отношению к субъекту знания (другие убежде-

86 Многие исследователи религий отмечали, что мифы отличаются от разви-тых религий, говорящих о трансцендентном боге, именно своим квазиэмпиричес-ким, чуждым трансцендентности характером.

185

ния, перцептивные состояния, то есть то, к чему мы имеем “не-посредственный доступ”). В рамках же экстернализма в качествефакторов обоснования принимается нечто большее, чем внутрен-ние состояния субъекта знания (надежность когнитивного процес-са, вероятность данного убеждения и связанных с ним убеждений).

Во-вторых, выделяются доксастические и недоксастическиетеории обоснования. Согласно доксастическим теориям в качествефакторов обоснования могут выступать только убеждения (от греч.ó “мнение”). В рамках недоксастических теорий в качествефакторов обоснования признается все отличное от убеждений(вероятности, перцептивные состояния и проч.).

Приведенные способы классификации теорий обоснованиямогут комбинироваться друг с другом. Так, фундаментализм и ко-герентизм представляют собой доксастические интерналистскиетеории, а пробабилизм и релайабилизм – недоксастические экстер-налистские теории. Тем не менее не все доксастические теорииявляются интерналистскими и не все недоксастические теорииявляются экстерналистскими. Например, прямой реализм представ-ляет собой недоксастическую интерналистскую теорию, согласнокоторой факторами обоснования выступают перцептивные состоя-ния (т. е. нечто отличное от убеждений, но то, к чему у нас имеет-ся “непосредственный доступ”). Также можно сформулироватьдоксастическую экстерналистскую теорию, согласно которой факто-рами обоснования будут выступать убеждения, находящиеся в со-знании всевидящего существа, доступ к которым субъект знанияполучает посредством некоторого рода божественной интуиции.

В отношении методологии обоснования убеждений можно вы-делить следующие позиции:

1. Фундаментализм, признающий наличие тех или иных аб-солютно надежных убеждений, или “базиса”… (останавливатьсяна нем мы не будем, так как уже говорили ранее. – Д. А.).

2. Когерентизм, полагающий, что в рамках конечного множе-ства наших убеждений действует системная детерминация, т. е.согласованность некоторого подмножества убеждений с убежде-нием, что p является достаточным основанием признавать p ис-тинным и считать, что мы знаем, что p. Понятие согласованности

´

186

слишком многозначно, чтобы считать когерентизм единой теори-ей. Возникает также непростая проблема отделения когерентизмакак теории истины от когерентизма как теории обоснования.

3. Пробабилизм, в рамках которого обоснованность убежде-ния определяется через его вероятность и вероятность связанныхс ним убеждений. Наиболее распространенным вариантом проба-билизма является байесианская эпистемология, основывающаясяна теореме Байеса (одна из базовых теорем элементарной теориивероятности). Теорема Байеса позволяет определить вероятность не-которого события или положения дел на основе неточных косвенныхподтверждений. Теорема Байеса позволяет также уточнять в даль-нейшем вероятность того или иного убеждения, т. е. представляетсобой инструмент пересмотра системы убеждений субъекта знания.

4. Релайабилизм “перебрасывает” (в том числе) понятие веро-ятности на более высокий уровень когнитивного процесса в целом(более точно такая точка зрения может быть названа процессу-альным релайабилизмом). Таким образом, согласно релайабилиз-му, обоснованность убеждения зависит от надежности когнитив-ного процесса, породившего данное убеждение. В настоящее времярелайабилизм является наиболее распространенной версией экстер-налистского подхода в теории обоснования.

5. Инфинитизм, полагающий возможность рассмотрения бес-конечного процесса обоснования. Вероятно, одной из основныхпроблем инфинитизма является проблема отграничения допусти-мой потенциальной бесконечности обоснования от недопусти-мого бесконечного регресса, который никак не может рассмат-риваться как удовлетворительная стратегия обоснования. Сложнопостроить удовлетворительную версию инфинитизма для класси-ческого интернализма. В то же время инфинитизм может оказать-ся достаточно эффективным в рамках экстерналистских подходов,где уже не стоит требование субъективного “объятия необъятного(бесконечности)”»87.

87 См.: Анкин Д. В., Ламберов Л. Д., Яковлев К. В. Актуальные проблемытеории познания. С. 31–33.

187

В последние десятилетия активно развивается такое направ-ление, как респонсибилизм (от англ. responsible – ответственный),который вместе с релайабилизмом часто включается в «эписте-мологию добродетелей». В «эпистемологии добродетелей» иссле-дуются как «низшие» способности, навыки, компетенции познаю-щего агента (субъекта): способности рассуждать, знания языкови т. д., так и «высшие» черты интеллектуального характера: откры-тость, критичность, интеллектуальное мужество и т. д. Релайаби-лизм делает акцент на «низших» компетенциях, респонсибилизм –на «высших». Теория заговора, к которой ведет (по мнению Поппе-ра) идея несокрытости истины, а также идеология подозрения во-обще являются примерами негативных «добродетелей» необъек-тивности и отсутствия открытости мышления. Наконец, было быинтересно проанализировать в рамках эпистемологии добродете-лей наше собственное понятие «философии козлищ», но это ужесамостоятельная задача, выходящая за рамки учебного пособия.

Интересной проблемой является проблема обоснования в со-циальных и гуманитарных науках. Представляет интерес концеп-ция Дж. Сёрля, который пытается объяснить особенности социаль-ных наук через понятие интенциональности. Данное понятие раз-рабатывалось у схоластов в Средние века, а в Новое время быловозрождено Ф. Брентано (который также предложил интереснуюисторико-философскую модель для эволюции стандартов обосно-ванности самой философии), затем продолжено в феноменологии.

Дж. Сёрль пытается показать, что в социальных науках невоз-можно классическое каузальное обоснование, так как социальныефеномены включают в себя интенциональность, конституируютсяв своей онтологии данной интенциональностью («Конструирова-ние социальной реальности»).

Сходную проблему мы имеем в отношении обоснованностиисторического познания и обоснованности истории как науки.В частности, в этом отношении интерес представляет Баденскаяшкола неокантианства: В. Виндельбанд и Г. Риккерт, которые под-черкивали методологические особенности исторических наук.

188

Заслуживает внимание обоснование в области права. Здесьпредставляет особый интерес позиция Дж. Ролза, который пытает-ся построить теорию справедливости. Согласно Ролзу получает-ся, что мы не можем (по крайней мере в настоящее время) постро-ить в области философии права такую же совершенную аксиома-тическую теорию, как в науках формальных, однако мы обязаныстремиться к дедуктивному совершенству собственной теории. Вы-ход Ролз находит в понятии рефлективного равновесия как цент-ральной методологической идеи правовой теории. Суть даннойидеи заключается в том, что мы должны сопоставлять собственныеинтуитивные убеждения в отношении того, что справедливо, а чтоне справедливо, с дедуктивными выводами на основе теории.

Например, если мы принимаем постулаты либерализма в ка-честве основания собственной теории, то у нас дедуктивно выво-дятся следствия в отношении наследования, которые ограничива-ют права детей богатых граждан на получение наследства с цельюперераспределения богатств в пользу наименее обеспеченныхпредставителей новых поколений. Это может расходиться с нашимубеждением в том, что родители вправе отдать детям все, что име-ют. Рефлективное равновесие как методологический принцип до-пускает, что мы можем отказаться либо от своей теории либера-лизма, поскольку всякий либерализм ставит равенство во главу угла,либо от своих убеждений в отношении прав родителей и детей.

В чем-то сходная с рефлективным равновесием методологияиспользовалась ранее, до Ролза, в работах Н. Гудмена, в частнос-ти, в его объяснении принципов индуктивного познания. Всякоеобщее правило опирается на успешность частных случаев данно-го правила как на собственное прагматическое обоснование. Тоесть частные случаи (частное) выступают основанием правил (об-щего) не только в сфере индуктивного обоснования. По Гудмену,это справедливо равным образом для логики и математики. Так,правила вывода невозможно обосновать на основе каких-либо иныхправил, мы приходим к их принятию исключительно в силу прагма-тической успешности, т. е. успешности данных частных случаев.

Отдельного рассмотрения и критики заслуживает социологиязнания. Сам термин «социология знания» использовался уже

189

М. Шелером. Последующий, первоначальный этап теоретическойразработки соответствующей дисциплины связывается с творче-ством К. Мангейма. Для построений Мангейма важен принцип не-рациональности подвергаемого социологическому объяснениюзнания. То есть научные теории не подлежат редукции к социокуль-турным факторам, а нетеоретические и иррациональные формызнания подлежат редукции к социокультурным факторам. То естьсоциологическое объяснение не распространяется на содержаниенаучных теорий.

Подобный подход представляется вполне оправданным. Од-нако в последующем возникли и более радикальные, сильные вер-сии социологии знания, в которых и само содержание научных тео-рий релятивизируется к социокультурным факторам. Подобныеверсии социологии знания видятся нам ошибочными конструк-циями. Теория как дедуктивная система, замкнутая относительнологического следования, должна оставаться таковой независимоот всех прочих форм и систем, а потому никак не может изменить-ся в связи с изменением контекста. То, что является теоретическидоказанным, останется теоретически доказанным навечно и неиз-менно для всякого места нашего мира (в рамках исходного языка,на котором формулируется данная теория). Сказанное объясняет,почему физику, химию и математику можно изучать и в африкан-ских, и в азиатских, и во всех прочих культурах, равным образомво всех социальных системах – демократиях, автократиях и т. д.

Несколько сложнее дело обстоит с социальным и гуманитар-ным знанием. Проблема видится нам в том, что науки гуманитар-ные и социальные не всегда достигают теоретического уровня.И даже в некоторых областях естественно-научного познания (на-пример, в географии) возможны дотеоретические формы научнос-ти. В то же время некоторые гуманитарные и социальные наукиявляются полноценными теоретическими формами познания. Доста-точно вспомнить структурную лингвистику, фонологию, математи-ческое моделирование в антропологии (К. Леви-Строс), компью-терные методы анализа текста и др., связанные с точными и стро-гими методами области научного исследования.

190

СПИСОКРЕКОМЕНДУЕМОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

О с н о в н а яАйер А. Язык, истина и логика / А. Айер. – М., 2010.Аналитическая философия / под ред. М. В. Лебедева. – М., 2006.Аналитическая философия: избранные тексты. – М., 1993.Аналитическая философия: становление и развитие : ант. – М., 1998.Анкин Д. В. Актуальные проблемы теории познания / Д. В. Анкин,

Л. Д. Ламберов, К. В. Яковлев. – Екатеринбург, 2013.Куайн У. С точки зрения логики: 9 логико-философских очерков /

У. Куайн. – М., 2010.Кюнг Г. Онтология и логический анализ языка / Г. Кюнг. – М., 1999.Пассмор Дж. Сто лет философии / Дж. Пассмор. – М., 1998.Поппер К. Р. Предположения и опровержения: Рост научного знания /

К. Р. Поппер. – М., 2004.Рассел Б. Проблемы философии / Б. Рассел // Рассел Б. Избранные

труды. – Новосибирск, 2007.Фреге Г. Логико-философские труды / Г. Фреге. – Новосибирск, 2008.

Д о п о л н и т е л ь н а яАмериканский философ: беседы с Куайном, Дэвидсоном, Патнэмом,

Нозиком, Данто, Рорти, Кейвлом, МакИнтайром, Куном. – М., 1998.Альберт Х. Трактат о критическом разуме / Х. Альберт. – М., 2003.Бряник Н. В. Введение в современную теорию познания / Н. В. Бря-

ник. – М., 2003.Гемпель К. Г. Логика объяснения / К. Г. Гемпель. – М., 1998.Грязнов Б. Л. Логика, рациональность, творчество / Б. Л. Грязнов. –

М., 1982.Гудмен Н. Способы создания миров / Н. Гудмен. – М., 2001.Дэвидсон Д. Исследования истины и интерпретации / Д. Дэвидсон. –

М., 2003.Журнал «Erkenntnis» («Познание»): Избранное. – Т. 1. – М., 2006.Журнал «Erkenntnis» («Познание»): Избранное. – Т. 2 : Философия

и естествознание. – М., 2010.

191

Кант И. Критика чистого разума // Соч. : в 6 т. – Т. 3. – М., 1964.Куайн У. Преследуя истину / У. Куайн. – М., 2014.Лекторский В. А. Субъект. Объект. Познание / В. А. Лекторский. –

М., 1980.Лойфман И. Я. Основы гносеологии / И. Я. Лойфман, И. Я. Рутке-

вич. – Екатеринбург, 1996.Пап А. Семантика и необходимая истина / А. Пап. – М., 2002.Пассмор Дж. Современные философы / Дж. Пассмор. – М., 2002.Патнэм Х. Разум, истина и история / Х. Патнэм. – М., 2002.Патнэм Х. Философия сознания / Х. Патнэм. – М., 1999.Пирс Ч. С. Избранные философские произведения / Ч. С. Пирс. – М.,

2000.Поппер К. Р. Логика научного исследования / К. Р. Поппер. – М., 2004.Поппер К. Р. Объективное знание / К. Р. Поппер. – М., 2002.Рассел Б. Исследование значения и истины / Б. Рассел. – М., 1999.Рассел Б. Человеческое познание (любое издание).Рорти Р. Философия и зеркало природы / Р. Рорти. – Новосибирск,

1977.Риккерт Г. Философия жизни / Г. Риккерт. – Киев, 1998.Теория познания : в 4 т. / под ред. В. А. Лекторского и Т. И. Ойзерма-

на. – М., 1991–1993.Философия и логика Львовско-Варшавской школы. – М., 1999.Хилл Т. И. Современные теории познания / Т. И. Хилл. – Новосибирск,

1965.Чудинов Э. М. Природа научной истины / Э. М. Чудинов. – М., 1977.Язык, истина, существование. – Томск, 2002.Handbook of Epistemology. – Kluwer Academic Publishers, 2004.Rescher N. Epistemology: an introduction to the theory of knowledge /

N. Rescher. State University of New York Press, Albany, 2003.The Oxford Handbook of Epistemology. – N. Y., 2002.

Подписано в печать 28.01.19. Формат 6084/16.Бумага офсетная. Цифровая печать.

Уч.-изд. л. 9,4. Усл. печ. л. 11,16. Тираж 40 экз. Заказ 1.Издательство Уральского университета.

Редакционно-издательский отдел ИПЦ УрФУ620083, Екатеринбург, ул. Тургенева, 4.

Тел.: +7 (343) 389-94-79, 350-43-28E-mail: rio.marina.ovechkina@mail.ru

Отпечатано в Издательско-полиграфическом центре УрФУ620083, Екатеринбург, ул. Тургенева, 4.

Тел.: +7 (343) 358-93-06, 350-58-20, 350-90-13Факс +7 (343) 358-93-06

http://print.urfu.ru

ТЕОРИЯ ПОЗНАНИЯ

Учебное пособие

Заведующий редакцией М. А. ОвечкинаРедактор Т. А. Федорова

Корректор Т. А. ФедороваКомпьютерная верстка Г. Б. Головина

Анкин Дмитрий Владимирович

У ч е б н о е и з д а н и е

9 785799 625245

АНКИН ДМИТРИЙ ВЛАДИМИРОВИЧ

Доктор философских наук, профессор кафедры онтологии и теории познания Уральского федерального университета. Ведет лекционный курс по теории познания. Подготовил четырех кандидатов философских наук, трое из которых работают в УрФУ в должности доцента. Сфера научных интересов — аналитическая философия, философия языка, философия сознания, философия и методология науки, онтология, метафизика, теория познания, семиотика, методология искусственного интеллекта.